Колоссальные диспропорции, профицит узкопрофильных специалистов в больницах и нехватка кадров в поликлиниках, рост зарплат как «средней температуры по больнице» и ссылки на количественные показатели вместо реальной эффективности — эти и другие проблемы здравоохранения заместитель мэра Москвы по вопросам социального развития Леонид Печатников обсудил в интервью с главным редактором Business FM Ильей Копелевичем.

Печатников подчеркнул, что реформа как принципиальный переход с бюджетной модели финансирования на страховую стартовала еще в начале 1990-х. Теперь, по его словам, исполняется то, что раньше было необязательно, потому что не отражалось на финансировании. Когда от занятости больничных коек финансирование не зависит, ситуация должна измениться.

Он заявил, что в стационарах необходимо сократить примерно семь тысяч специалистов. В то же время в поликлиниках не хватает только пяти тысяч врачей-терапевтов, но не хватает и неврологов, и, возможно, других специалистов.

Укрупнить, соединить, сократить, оптимизировать — по замыслу, речь идет о перераспределении в системе медицинской помощи и повышении ее эффективности.

Поговорим о сути реформы. Суть в том, что количество врачей в России очень велико, зарплаты их крайне низки, оснащенность на момент начала реформ была крайне низкой. Врачей много, к какому-то врачу всегда можно прийти, доступность есть, но эффективности этой помощи нет. Значит, идеология в том, что нужно укрупнить, соединить, сократить, оптимизировать, и одна из главных целей реформы, которая звучит очень благородно, в том, что терапевт в поликлинике должен получать 100 тысяч рублей. Тогда будет хороший терапевт.

Леонид Печатников: Я не говорил, что он должен получать 100 тысяч рублей. Я говорю, что он уже в некоторых поликлиниках получает 100 тысяч рублей.

Но это пока редкость.

Леонид Печатников: Да, пока это редкость. Но когда мы с вами говорим слово «реформа», я никак не могу с этим согласиться. Реформа произошла в начале 1990-х годов, когда было принято принципиальное решение переходить с бюджетной модели здравоохранения на страховую. В течение почти 20 лет все это двигалось ни шатко ни валко. Изменилась система в 2010 году, когда был принят закон, по которому с 2015 года вся медицина должна стать только страховой и перейти на одноканальное финансирование. Я еще раз подтверждаю то, что говорю всем, обращаясь к депутатам: господа, когда вы принимали этот закон практически единогласно, вы не просчитали его последствий? Тогда непонятно, за что вы голосовали и на кого вы сегодня пишете жалобы, в том числе в прокуратуру. Если это одноканальное финансирование, это значит, что город может позволить себе только строительство, капитальный ремонт и закупку оборудования свыше 100 тысяч рублей. Это записано в законе.

Что лежит в основе тех действий, которые предпринимают в Москве и не только в Москве? Есть система городского здравоохранения, есть система ведомственного здравоохранения, например, у МПС, или теперь у РЖД есть своя система здравоохранения, она всегда финансировалась из бюджета Министерства путей сообщения или теперь — Российских железных дорог. Есть система Министерства обороны: это врачи, поликлиники, койки. Закон об ОМС говорит теперь о другом: есть один источник финансирования, это Фонд обязательного медицинского страхования, куда открыт доступ всем. Это значит, что городская система здравоохранения, ведомственная система, кремлевская медицина, военная медицина — все идут к этому корытцу. Поэтому, когда мне говорят, что у вас коек не так много, как вы говорите, а их меньше, — их именно столько, сколько говорю я. Я считаю все это в совокупности, ибо источник финансирования тот же самый.

По эффективности здравоохранения Россия занимает 51-е место, если я правильно помню, причем 52-го просто нет. У нас было только одно десятилетие, когда мы декларировали свои реальные успехи, например, в продолжительности жизни. Это, как это ни аполитично сегодня звучит, было десятилетие правления Хрущева. А затем — все ниже, и ниже, и ниже. И дальше мы гордились только одним: количеством врачей на душу населения и количеством кроватей на душу населения. Никто уже не говорил ни о продолжительности жизни, ни о заболеваемости, ни о смертности, ибо гордиться было уже совершенно нечем, даже при подтасовке фактов. Поэтому сложились колоссальные диспропорции. Прежде всего, это была диспропорция между поликлинической и стационарной помощью. Что такое поликлиника в советское время, да и сейчас до недавнего времени? Это бюро по выдаче больничных листов, рецептов и направлений на госпитализацию для малейшего обследования. Ничего в поликлинике сделать было нельзя. Сегодня поликлиники оснащены не хуже стационаров. Я вас уверяю, что это так.

Поликлиники двух уровней сейчас созданы.

Леонид Печатников: Это помощь двух уровней. Поликлиники одного уровня. Это значит, что есть центральный офис, головное учреждение, где просто сконцентрированы все эти высокотехнологичные методы, и филиалы. Но пациенту абсолютно все равно, куда ему говорят идти.

Но все-таки в центральный офис он должен попасть как бы со второго захода после того, как через этот филиал пройдет, через участкового терапевта.

Леонид Печатников: А раньше эта поликлиника была просто его поликлиникой. Никакого центрального офиса не было. Вот что было в этой маленькой поликлинике, то и было. Когда ему говорили, что надо сделать МРТ, он спрашивал где. Ему говорили: «Не знаем где, вам нужно — ищите». Сегодня ему так не говорят. Во всяком случае, не должны говорить. Сегодня его с рабочего места записывают по компьютеру на МРТ в центральный офис, и через 10 дней его будут ждать, и он еще получит смс, что его ждут в такое-то время. В чем жалоба? «А почему МРТ не стоит в моей районной поликлинике?» То, что его не было раньше, — мы об этом забыли. Это нормальное свойство человеческой памяти. Сегодня поликлиники оснащены. Это значит, что диагностические обследования можно проводить в поликлинике. И вот вам первый источник прекращения госпитализаций.

Вторая задача, которая стояла, — это задача оснастить стационары. Что такое больница, у которой что-то было? Человек приезжал с какими-то анализами. Врач больницы смотрел и говорил, что этим анализам не верит. Опять начинаются анализы: сегодня один, через неделю другой. Дай Бог, через три недели соберут хотя бы анализы. Если при этом еще надо лечить, среднее пребывание больных в наших больницах — месяц. Давайте вспомним: если человек месяц не лежал в больнице — вроде как и не лежал. Теперь, когда больницы оснащены действительно хорошо, мы с них требуем максимально быстрой постановки диагноза и, самое главное, быстрого лечения. Если раньше аппендицит — это минимум 10 дней, а обычно две недели, то с появлением в хирургических отделениях лапароскопической техники — а мы оснастили все хирургические отделения лапароскопическими приборами — сегодня аппендицит — это два дня. Инфаркт миокарда: среднее пребывание больного на койке в хорошей клинике, где все делается правильно, — это неделя. Через неделю больной после инфаркта может идти работать. Вот вам и еще один источник, почему эти койки стали пустовать.

А вот теперь главный врач. У него начали пустовать койки, а ему же надо зарплату платить врачам. Значит, надо ее кем-то заполнить. И началась следующая комбинация: давайте договоримся с поликлиникой, со «скорой помощью», со страховой компанией кого-нибудь нам привезти. Проблема заключается в разрухе в головах. Больницы были раньше первой, второй категории, и чем большее количество коек было в больнице, тем более значимым был главный врач. Ему полагалась большая надбавка, у него была машина, секретарь, заместителей было много, королевство росло. И сегодня поломать в голове, что твоя эффективность зависит не от количества коек, а от количества вырезанных аппендицитов, не просто. Но когда сложилась ситуация, что с 2015 года все это одноканальное и что сколько бы ты ни держал здесь пациентов, количество денег от этого никак не увеличится, вот тогда и возникла проблема, которая встала сегодня не перед московским здравоохранением, а перед теми докторами, которые как-то спокойно жили и думали, что эти деньги так и будут по смете падать.

Говорят о перегибах. Наверное, говорят, что теперь приезжает «скорая помощь», но не везет в больницу, потому что есть такая установка, что необязательно всех везти в больницу, а в больнице тоже нечего держать просто так. И вот поликлиника не направляет в больницу, «скорая» якобы не везет в больницу.
Леонид Печатников: Так же на самом деле всегда и было. Еще раз. Показанием для госпитализации и в советское время, и в постсоветское время — ведь никогда ничего не менялось — всегда являлись острые состояния и обострение хронических. Само по себе наличие хронической болезни никогда не являлось показанием для госпитализации. Просто это все никогда не исполнялось, потому что этих денег, извините, никто никогда не считал, и проще было отвезти в больницу, чем заниматься помощью на дому. А еще проще было, извините, получить 100 рублей в карман, когда тебе говорят: «Слушай, ну, отвези ты нашу бабушку, нам в отпуск, мы так за нее волнуемся, мы такие хорошие дети. Нам на две недели в Таиланд, нам будет спокойней, если в больницу. Поэтому давай, и поехали». Это же чистая правда, я ничего не выдумываю. Поэтому изменений формальных нет. Поэтому я говорю, нет никакой реформы. Мы просто вынуждены исполнять то, что раньше исполнять было необязательно, потому что это никак не отражалось на деньгах. А теперь стало отражаться.
Тогда давайте вернемся теперь к цифре, к прогнозу. Все-таки будет происходить — назовем это сокращение, или оптимизация...
Леонид Печатников: Будет происходить перераспределение.
Сколько высвободится, сколько не нужно окажется...
Леонид Печатников: Итак, что же происходит? У нас прежде всего профицит медицинского персонала и прежде всего врачей в стационарах, именно в больницах.
Но при этом ведь все считают, что именно там, а не в поликлиниках, самые лучшие врачи.

Леонид Печатников: Да, конечно. И это, кстати, тоже плохо. Ведь считают это не без оснований, а лечиться-то надо начинать не в больнице. Поэтому [есть профицит] всех специалистов, всех, за исключением анестезиологов-реаниматологов, между прочим, врачей лучевой диагностики, то есть рентгенологов, которые должны работать на этих КТ, МРТ, вот их-то нам как раз и не хватает. А даже те, которые есть, пусть они меня простят, не всегда отвечают мировым стандартам. Но у нас профицит узких специалистов в стационарах, и все это подсчитано до единицы, и это при том, что нам просто катастрофически не хватает участковых врачей, или я их называю врачами общей практики, в поликлиниках. Поэтому очереди, поэтому терапевт участковый в поликлинике не лечит, он превратился только в выдачу больничных и направлений к узким специалистам. Помощь узких специалистов у нас недоступна, потому что там колоссальные очереди. Дай Бог треть из тех, кто стоит в очереди к узкому специалисту, на самом деле, должен к нему попадать.

У нас ведь еще странная система сложилась так называемой сертификации. Вы приходите к терапевту и говорите: «У меня вот здесь колет». Он говорит: «Это не ко мне, это к кардиологу». Значит, он, терапевт, не может даже сам направить на банальную электрокардиограмму, нужно направление от кардиолога. Он идет к кардиологу, кардиолог говорит: «Так, все, надо что-то делать». Назначает. Тот идет к врачу функциональной диагностики. Есть у нас такой врач. Такого врача нет нигде в мире, потому что все делает кардиолог: и электрокардиографию, и стресс-тест, и тредмил, и велоэргометрию. Но в мире кардиолог — это как раз тот, кто делает еще и коронарографию, и стент вставляет. У нас этим хирурги занимаются. То есть мы за счет своей этой узкой специализации наплодили невероятное количество узких специалистов.

«К пуговицам претензии есть?» — «К пуговицам претензий нет. А кто шил костюм?» — как это было у Райкина, так все это и осталось. Поэтому задача как раз в том, чтобы на этом рынке остались только высококвалифицированные врачи, которые знают в своей профессии все. Но они же не виноваты, что их выучили так косо, мы им предоставляем возможность учиться за наши с вами деньги, за деньги бюджета.

А количество все-таки сокращается? Вы сейчас говорите о перераспределении от узких специалистов к врачам общей практики. Есть какой-то общий подсчет, сколько все-таки лишних останется, если считать по головам?
Леонид Печатников: По этой карте, которую опубликовали, считается, что мы должны сократить в стационарах примерно семь тысяч специалистов. У нас в поликлиниках не хватает только пяти тысяч врачей-терапевтов, но нам не хватает и неврологов. Я просто даже не знаю, кого нам только хватает в поликлиниках.
Еще раз к зарплатам. Вот произносилось, чтобы был настоящий врач, у него должна быть зарплата 100 тысяч рублей. И вообще, это постоянно провозглашается, что с одной стороны — оптимизация, с другой стороны — повышение зарплаты. И зарплата лечащего врача в больнице в Москве к 2018 году должна быть 140 тысяч, а терапевта, который на переднем краю, можно сказать, общения, диагностики — 100 тысяч. При этом все время говорят: вот, больницы рапортуют о повышении зарплат, а реальные врачи ее не видят. Наверное, считают какую-то среднюю зарплату, а зарплата растет у главного врача, у главного бухгалтера и так далее, а врачи ее не видят.
Леонид Печатников: Конечно, такие вещи бывают. Только давайте сразу уточним, что по нынешнему положению в соответствии с указами президента, к 2018 году средняя заработная плата врача в городе должна быть примерно 140 тысяч рублей. Это правда. Но то, что мы сегодня видим в больницах, и то, что мы видим в наших отчетах, — это, безусловно, средняя температура по больнице, тут вы абсолютно правы. И мы видим, как там — перегибы на местах? Привожу пример. Одна из московских больниц отчитывается, что средняя зарплата врачей ну просто замечательная. Но там работает моя одноклассница. Она мне говорит: «О чем ты говоришь? Ну, что ж ты людям голову морочишь? Вот я анестезиолог-реаниматолог, у меня зарплата должна была быть к тому моменту 40 тысяч, а у меня она не больше 25». Я, конечно, тут же отправляю ревизию в эту больницу. Что мы видим? К этому моменту мы уже ограничили зарплату руководителей трехкратной средней зарплатой по больнице, ожидая, что если будет повышаться средняя зарплата, то и у него она автоматически будет повышаться. Что мы видим? У него зарплата просто скромная, даже меньше, чем трехкратная. Зато у него 10 заместителей, и у каждого по полмиллиона.
Заместители не подпадают под ограничение?
Леонид Печатников: А заместители в тот момент не попадали. То есть, понимаете, 5 миллионов раскладывается на всех врачей больницы. Ну, понятно, как там все это комбинировалось. Так вот теперь и главные врачи, и их заместители, и главный бухгалтер — все теперь у нас попали под вот эти ограничения. Вот так опыт нас учит. Люди у нас умные, они приспосабливаются, поэтому мы ловим таких великих знатоков.