Половину кризисного 2011, начавшегося с приема в еврозону 17-го члена, Эстонии, европейские лидеры провели в разговорах о том, что кризиса-то и нет. Да, говорили они, у периферийных стран со слабой экономикой есть определенные проблемы, но это частность, а не закономерность, угрожающая стабильности всего валютного союза. От политики отрицания пришлось оказаться летом, когда стало понятно: долговой пожар вышел далеко за пределы южной Европы.

За год министры финансов ЕС провели с десяток официальных встреч и еще больше неофициальных консультаций, столь же часто совещались главы европейских государств. Без толку: вырабатываемые стабилизационные меры лишь подбрасывали дровишек в костер кризиса.

Если в начале 2010 Грецию можно было спасти, выделив ей на год 53 млрд евро, то сейчас речь идет уже о триллионе, и это не окончательная сумма. Локализовать проблемы в Греции европейцам не удалось, они перекинулись сначала на Ирландию с Португалией, затем на Италию — ставки по десятилетним облигациям третьей экономики в еврозоне превысили пороговое значение в 7% годовых, и перед страной открылась неутешительная перспектива дефолта.

Одно из знаковых политических последствий валютного кризиса — ушел непотопляемый итальянский премьер Берлускони. Фото: AP

В середине осени заговорили и о «французском» этапе валютного кризиса, который в Европе оказался тесно переплетен с политической драмой: в 2011 долговой пожар смел правительства в Португалии, Греции, Испании и Италии, где пал непотопляемый «тефлоновый» премьер Сильвио Берлускони. Спасение Италии доверили технократам во главе с выходцем из Goldman Sachs Марио Монти. Что до Испании с ее рекордным уровнем безработицы, то там социалистическое правительство Сапатеро проиграло на выборах во многом благодаря массовому движению Los Indignados, «Возмущенных». Акции протеста против мер бюджетной экономии прокатились по всему миру.

15 октября 2011. Протест у здания ЕЦБ во Франкфурте. Фото: AP