Две Москвы

Когда я только-только познакомился с московскими экспатами — немцами, британцами, французами и, конечно, вездесущими американцами, — то Москва в их рассказах представлялась мне сколь яркой, столь и пугающей: в декорациях сусального золота действовали алчные красавицы и пьющие дельцы; страсти были большими, прибыли сказочными, а поражения поражали античным размахом…

Москва, которую предъявляли иностранцы, была мне незнакома: в ней не было этой особой, маслянисто-серой усталости, которая бывает, когда после работы едешь в метро — и час, и два, — чувствуя себя не столько обессилевшим, сколько насквозь прокоптившимся. В той Москве не было ветшающего «совка» столичных окраин, злобных вахтерш, замордованных врачей, осатаневшей милиции — повседневность экспатов в российской столице казалась пересказом «рублевских баек». «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» — к такому причитанию, в конечном счете, и сводился наш разговор; вполне возможно, по моей вине.

Собственно, приблизительно тот же месседж транслировала и британская газета «The Daily Mail», на днях опубликовавшая признания Дейдре Кларк, бывшей сотрудницы московского бюро международной юридической фирмы «Allen & Overy». Специалистка из Великобритании, рассказывая в своем блоге о житье-бытье экспатов в российской столице, свела его к трем словам — «секс, наркотики, алкоголь» — и была уволена «за грубое нарушение корпоративной этики».

«Пьют. Они слишком много пьют», — рассказали мне мои московские друзья, которых я попросил прокомментировать откровения Кларк. «Я помню, у меня жил студент Стэнфорда, — вспоминает одна московская пиарщица, — всю неделю работал, а по пятницам ходил в клуб. Наутро с круглыми глазами он рассказывал о своих туалетных приключениях с девочками».

«А что тут еще делать?» — ответил мне вопросом на вопрос ирландский специалист по логистике, живущий где-то на окраине Москвы, поближе к работе. Эта неожиданно резкая реплика напомнила мне об ужасе в глазах инженера-конструктора из Баварии, работавшего на Siemens. Пару лет назад его поставили перед выбором: ехать работать в Россию или увольняться; он предпочел последнее.

Общаясь с экспатами в Москве, я долго не мог избавиться от ощущения, что они живут в каком-то другом, параллельном, городе, со своими СМИ (The Moscow News, The Moscow Times), магазинами (В «Волконском» продают настоящий «вестфальский хлеб»), кафе и ресторанами (в El Gaucho — лучшие стейки, а завтраки в «Пушкине» — едва ли не обязательная часть экскурсионной программы для друзей и родственников).

Однажды летом мне довелось побывать в заведении в двух шагах от Тверской. Под увитым зеленью навесом люди заказывали пиво и колбаски; звучала немецкая, английская, французская и какая-то совсем уж незнакомая речь, и я не мог отделаться от ощущения, что нахожусь в своем Франкфурте, что где-то в двух шагах плещется Майн, и если захочу, то могу запросто заказать яблочного вина и традиционную к нему закуску — сыр с луком в уксусной водице. Нечто подобное – но только шиворот-навыворот – я испытывал на Новый год, оказавшись в гостях у друзей, вот уже около десяти лет живущих в Германии: угощали оливье и селедкой под шубой, работал телевизор, а в доме не было ни одного темного пятнышка, все было залито ярким электрическим светом. И неожиданно возникла стопроцентная уверенность, что я нахожусь в России.

Все это можно назвать частным примером того, что минувшей осенью германский канцлер Ангела Меркель именовала «крахом мультикультурализма»: окончательно рухнуло представление о том, что гармоничное слияние культур произойдет запросто, достаточно людям просто зажить бок о бок. Немецкий лидер заявила, что люди, желающие жить в Германии, должны знать немецкий. В схожем (хоть и по-галльски припудренном) духе выступил французский президент Николя Саркози, предложивший мигрантам «полюбить Францию».

Мой опыт показывает, что без дополнительных усилий взаимообогащения культур не происходит, в бульоне жизни пятнышки инородного жира предпочитают плавать по отдельности. В Германии самые большие глупости о немцах мне довелось слышать от… переселенцев из России, живущих в двух шагах от «аборигенов», но вечерами новостям телеканалов ZDF или ARD предпочитающих программы «России» и «Первого канала». У одного немецкого финансиста, несколько лет работавшего в России, недавно гостили друзья из Москвы. На мой вопрос, как они познакомились, он ответил, что это произошло на улице. Они просто случайно столкнулись. А когда я спросил, хочет ли он снова поехать работать в Россию, то получил ответ уверенно-утвердительный. Нет, стариться там он не хотел бы, но поработать – «да, это интересно». Но известны мне и примеры, когда человек, родившийся в Западной Европе, с гордостью рассказывает о получении российского гражданства.

А совсем недавно в Мюнхене я разговаривал со слависткой, которая ранее около года практиковалась в русском в Москве. Об этих бурных, насыщенных впечатлениями месяцах она вспоминала с упоением, и не думаю, что дело в дешевом спиртном или куполах церквей. «Другого такого города нет», — сказала эта молодая женщина, позднее получившая научную степень в Нью-Йорке.

С чувствами, которые, пользуясь калькой, переводчики называют «смешанными», жизнь в российской столице описал Маттиас Шепп в своей книге «Москва: инструкция по применению». Отчет руководителя московского бюро журнала Spiegel аккуратно отстраняет повседневность российской столицы. «Не хотелось бы себя хвалить, но есть факт, что 95% москвичей, читавших мою книгу, говорят, что «человек попал в точку», — с гордостью рассказал мне немецкий журналист. Проницательность, которую Маттиас Шепп демонстрирует в своей книге, можно объяснить и профессиональными навыками: все-таки наблюдать — это необходимый навык журналиста.

Возможно, это связано и с дистанцией между субъектом и объектом повествования. То, что для жителя России — часть жизни, не всегда подлежащая анализу, для гостя страны — повод для самых разнообразных размышлений. Любопытно: Маттиас Шепп убежден, что у приезжих из, скажем, Швейцарии или Германии российская столица вызывает примерно те же чувства, что и у гостей, «понаехавших» из Читы или Новосибирска: динамичная жизнь современного мегаполиса требует энергичности, которую можно принять за агрессивность. Кстати, и места, которые входят в обязательную экскурсионную программу «гостей столицы», примерно одни и те же. Сам Маттиас Шепп любит бывать под рубиновыми звездами Кремля.

В принципе, мнение иностранцев о России — это то зеркало, в которое, наверное, полезно посмотреться. Признания Дейдре Кларк неожиданно напомнили мне и о документальном фильме «Rubljovka» немецкого режиссера Ирены Лангеманн (она родилась в Сибири, а в 1990-м году уехала в Германию). У этой картины, получившей несколько фестивальных наград, странная судьба: мировые права на нее пару лет назад приобрел некий российский бизнесмен. С той поры увидеть «Рублевку» можно только в Германии, Австрии, Швейцарии и Франции — странах, на которые не распространяются права загадочного русского.

Фильм вызвал возмущение влиятельных собеседников Лангеманн, хотя рассказ о буднях рублевских жителей, в общем-то, не слишком отличается от репортажей российского ТВ: блеск и нищета, нищета и блеск…. Обитатели избушек, теснимых виллами нуворишей, называют себя «индейцами в резервации», но чувство роскошного гетто вызывают и сами особняки (немецкие кинокритики любят сравнивать их с Диснейлендом). «В документальном фильме Ирены Лангеманн есть два типа людей: те, которых возят на машине, и те, мимо которых мчится эта автолавина. Динамика и стагнация — две стороны одной медали», — заметил обозреватель газеты Süddeutsche Zeitung.

Маттиас Шепп убежден, что жизнь в России, и в особенности в Москве, способна сильно поменять взгляды иностранца. И дело не только в том, что он выучивается не только правильно париться в бане и пить русскую водку. Он лучше понимает и то, что из любой ситуации, сколь трудной бы она ни казалась, всегда можно найти выход. «Мы, немцы, любим все планировать: раз-два-три, — говорит немецкий журналист. — В этом есть свои преимущества, но иногда нам не хватает экспромта, спонтанности. И в этом плане, я думаю, русские, москвичи, идеально нас дополняют».

«Если иностранец нормальный человек, то и друзья у него будут нормальные, и девушка, — продолжает моя знакомая пиарщица-москвичка, вышедшая замуж за француза. — Мой муж и его друзья хором презирают экспатов, которые за год-два жизни в России не выучили по-русски ни одного слова, которые только и умеют, что жаловаться на плохое мясо и майонез во всех салатах». Схожие чувства я испытываю и сам, встречаясь с британцами или американцами, подолгу живущими в Германии, но по-немецки способными произнести, в лучшем случае, «данке щён». «А зачем? Меня и так все понимают», — ответил на мой недоуменный вопрос один приезжий из Ливерпуля, который вот уже с десяток лет дает во Франкфурте-на-Майне уроки английского.