10 лет войны с терроризмом: неутешительные итоги

За 10 лет, прошедших со дня терактов в США, террористическая угроза заметно видоизменилась

В США в это воскресенье — десятая годовщина терактов. События 11 сентября 2001 года унесли жизни почти трех тысяч человек. Два захваченных террористами самолета протаранили башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, третий — Пентагон, еще один упал в штате Пенсильвания. В местах этих катастроф, как ожидается, побывает Барак Обама. За 10 лет мировой терроризм серьезно видоизменился: угроза исламского экстремизма снизилась, а праворадикального — возросла, рассказал BFM.ru Павел Баев, профессор Международного института исследований проблем мира в Осло.

— По прошествии 10 лет после терактов в США как бы вы охарактеризовали американский ответ на них? Был ли он эффективным?

— Я не знаю, можно ли говорить о какой-то одной линии американской политики в ответ на эти теракты. Был целый букет контрмер и поворотов во внешней и внутренней политике, вызванных этим событием, которые не укладываются в одну стратегическую линию. События внутри страны — это одно, война в Афганистане — другое, в Ираке — третье.

Какие-то меры оказались эффективными: больше ни одного успешного крупного теракта в Америке со стороны «Аль-Каиды» или других мусульманских радикалов не было. Было несколько одиночных попыток, совсем недавно — попытка взрыва на Тайм-Сквер [в Нью-Йорке], отдельные акции на военной базе в Техасе. До конца эту угрозу искоренить невозможно, но ничего и близко похожего на трагедию 10-летней давности не произошло.

В том, что касается внешней политики, картина гораздо более смешанная, ни одну из двух войн успешной назвать нельзя. И если война в Афганистане еще имеет под собой какую-то рациональную сторону, то вторжение в Ирак было ошибкой. Из нее очень трудно выбираться, и цена этой ошибки до конца не ясна. Картина очень смешанная, но важно то, что через 10 лет после терактов мы видим огромное ослабление позиции Америки в мире. Если первые два года после трагедии в США шла огромная внутренняя мобилизация, а за пределами страны был огромный потенциал поддержки, то к концу президентства Буша произошел такой взлет антиамериканизма, которого не было за всю послевоенную историю.

— Чем вы его объясняете?

—Той внешнеполитической линией, которая оказалась следствием террористической атаки. Вторжение в Ирак не имело никакого контртеррористического контекста. В Ираке не действовала «Аль-Каида», не было ядерного оружия, это было все притянуто за уши. В тот момент война в Афганистане началась настолько успешно, общая поддержка в мире была настолько сильной, что возникла иллюзия — можно все, наступил американский век. И эта линия в итоге оказалась губительной. Если террористическую угрозу удалось свести к разумному минимуму, то на общих позициях Америки в мире борьба с терроризмом сказалась крайне негативно.

— Глобальная угроза терроризма за 10 лет стала ниже?

— Мир очень разнороден. Например, для Китая особенной угрозы такого рода за исключением очень специфической ситуации в Синьцзянском районе не было, Латинскую Америку это тоже практически полностью не затрагивало. Для Японии особенной угрозы терроризма в сущности не было, для Австралии тоже.

Конфронтация с терроризмом, хотя и называлась глобальной, всегда так или иначе оказывалась конфронтацией Америки и Европы. В Европе был период очень заметного возрастания угрозы в первой половине 2000-х годов — тогда произошли теракты в Испании и Великобритании. Сейчас терроризм остается, но принимает совсем другие формы. Нестабильность есть, но она другая: то, что происходило в Париже несколько лет назад, события этого августа в Лондоне, в общем, к мусульманскому экстремизму особенного отношения не имеют.

Если говорить об угрозе мусульманского экстремизма, то она, действительно, стала ниже. Я думаю, имеет место некоторая инерция мышления, особенно у бюрократии и спецслужб, что эта угроза продолжает оставаться первоочередной и в Америке, и в Западной Европе. Статистика, которую ведут спецслужбы, указывает на то, что угроза терроризма никуда не исчезла, но серьезно видоизменилась. Нужно больше внимания уделять праворадикальным движениям. Вспомните, что случилось у нас в Норвегии [июльские теракты устроил ультраправый националист Андерс Брейвик — BFM.ru]. «Аль-Каида» как серьезная политическая сила сошла на второй и третий план.

— Складывается ощущение, что теракты 11 сентября 2001 порядком подзабылись. По крайней мере, так кажется здесь, в России.

— Про них помнят, особенно в Америке, и шок от этого события меньше не стал. Когда в Вашингтоне было небольшое землетрясение, первое, что подумали люди, — это террористическая атака. В Европе последствия терактов тоже ощущаются, в том числе и потому, что продолжаются войны, ставшие порождением этой трагедии. В Афганистане по-прежнему находятся европейские войска, и эта война не дает забыть о том, с чего она началась.

— Помните, после терактов 11 сентября стала расхожей фраза «Мир никогда уже не будет прежним». Прошедшие 10 лет подтвердили необратимость перемен?

— Мир вообще не бывает прежним, невозможно в одну и ту же реку войти дважды. Оборачиваясь назад, можно сказать, что мир никогда не станет таким же, как он был, но не потому, что самолеты врезались в небоскребы и Пентагон, а потому, что этот теракт оказался катализатором. Тенденции, которые развивались и могли бы принимать какие-то более длительные формы, пошли значительно быстрее. Среди этих тенденций — кризис американского лидерства. Сначала оно казалось бесспорным и выгодным для всех, но потом очень многие вещи в американской политике, которые требовали более взвешенного отношения к своему месту в мире не только в смысле безопасности, но и экономики, оказались отодвинуты на задний план.

— Стратегическая задача американской внешней политики по демократизации мусульманского мира дала результат?

— Это очень любопытно, ведь курс на демократизацию Ближнего Востока был такой же составляющей американской внешней политики, как война в Ираке. В итоге этот курс оказался малоуспешным. А когда от него практически отказались, когда наступил период переоценки, свертывания и чесания в затылке, началась демократизация.

С приходом администрации Обамы были пересмотрены очень многие вещи, которые ассоциировались с курсом администрации Буша на поддержку демократизации, особенно революционным путем. Буш ведь заявил себя большим сторонником всевозможных революций, порой смешивая в кучу Ливан и Кыргызстан. Потом стали звучать гораздо более осторожные оценки: риски демократизации велики, нам нужно относиться к ней осторожнее, мы можем невольно способствовать таким вещам, как приход к власти группировок типа ХАМАС, которая победила на выборах на Западном берегу.

Программы [демократизации] стали свертываться. Это способствовало тому, что очень высокая волна антиамериканизма, которая поднялась к концу правления Буша, пошла на спад. И когда Америка эту свою линию стала пересматривать в сторону гораздо более осторожного курса, то тут случилась арабская весна. Она никаким боком не планировалась и застала США врасплох.

Ближневосточные режимы оказались нежизнеспособны в силу разных причин, они все более заметно не вписывались в картину современного мира. Но когда Америка попыталась эксплуатировать эту тенденцию, результат оказывался обратным желаемому. А вот когда Америка отказалась от того, чтобы пытаться играть на этих процессах, то тенденция вырвалась на свободу. Америка каждый раз оказывается в ситуации, когда результат получается обратный желаемому. Начинают отрабатывать назад — случается «арабская весна», которая порождает массу других проблем, в том числе связанных с тем, как будут развиваться конфликты вокруг Израиля, который остается ключевым союзником Америки, что будет в Египте. Проблем очень много, ответов на них очень мало. Но «арабская весна» оказалась не триумфом американской политики, а большой неожиданностью для нее.

Вид на Бруклинский мост до и после теракта. Фото: AP

— Почему у России и США не получилось воспользоваться потеплением отношений, которое наметилось после 11 сентября 2001 года?

— Действительно, Буш и Путин в тот момент нашли общий язык, несмотря на то, что полным ходом шла вторая чеченская война, которую осуждали. Период очень заметного сближения длился около полутора лет, и он завершился где-то в начале войны в Ираке. Это была первая очень заметная точка перелома. После этого Америка начала поддерживать «цветные» революции, и здесь случилось полное расхождение в оценках и интересах.

Тем не менее, когда у Буша была предвыборная кампания на второй срок, Путин попытался снова навести мосты и протянуть руку. Здесь тоже были свои зигзаги. Медведевская перезагрузка с Обамой — следующий зигзаг той же линии. И каждый раз кажется: что-то вроде налаживается, вроде бы есть выходы на какие-то практические результаты, а дальше следует срыв. Какие-то из этих срывов можно объяснить американскими ошибками, а какие-то можно объяснить тем, что идет внутренняя трансформация путинского режима. Но не похоже, что в этой зигзагообразной линии борьба с терроризмом является серьезной составляющей.

— Но ведь российское руководство неоднократно декларировало, что наша борьба с терроризмом — часть глобальной кампании.

— У России своя война со своим терроризм, которая к глобальной кампании отношение имело довольно косвенное. Терроризмов много разных, и наш — особенный. Нет смысла все террористические кампании и группировки валить в одну кучу. Терроризм в Северной Ирландии — одно, на Цейлоне — совсем другое, наш продолжающийся терроризм — третье. И если Америка и Европа смогли существенным образом снизить для себя угрозу мусульманского терроризма, то у нас проблемы гораздо серьезнее.

В 2007 году был период, когда казалось, что мы нашли решение, что пик пройден, что ситуация нормализуется. Тогда было видно ужесточение внешнеполитической линии после мюнхенской речи Путина. В его выступлениях очень заметно прослеживается эта мысль: мы-то свою проблему решили, мы нашли ответы на эти вопросы, а вы завязли, и не видно никакого выхода из войн [в Ираке и Афганистане]. Все оказалось совсем не так просто: с нашим домашним терроризмом разбираться оказалось гораздо сложнее, чем с «Аль-Каидой».

Многое будет зависеть от того, насколько Афганистан останется проблемой в себе, как он на протяжении долгого времени оставался проблемой в себе после вывода оттуда советских войск. Сомали тоже долгое время оставалось проблемой в себе, которая потом выплеснулась пиратством. Это нечто, что застало мир врасплох, и разумного выхода из этой ситуации не найдено.

Видимо, расчет строится на том, что в Афганистане начнется длительный период передела власти и борьбы за лидерство и что этот процесс не будет так сильно проецироваться на международную обстановку, кроме, может быть, непосредственных соседей. Но для России это гораздо важнее и ближе, чем для Европы или Америки. [Ситуация в Афганистане] непосредственно касается стран, которые считаются нашими союзниками. Даже если конфликт в Афганистане останется вещью в себе, то этого все равно хватит для того, чтобы дестабилизировать Таджикистан и добавить горючего материала в Кыргызстан, где его и так предостаточно.