100 тысяч для врача. Как будут сокращать штат и поднимать зарплату российским медикам
Лента новостей
Когда от занятости больничных коек финансирование не зависит, ситуация должна улучшиться. Заммэра по вопросам социального развития Леонид Печатников рассказал, как изменения в здравоохранении должны отразиться на эффективности
Колоссальные диспропорции, профицит узкопрофильных специалистов в больницах и нехватка кадров в поликлиниках, рост зарплат как «средней температуры по больнице» и ссылки на количественные показатели вместо реальной эффективности — эти и другие проблемы здравоохранения заместитель мэра Москвы по вопросам социального развития Леонид Печатников обсудил в интервью с главным редактором Business FM Ильей Копелевичем.
Печатников подчеркнул, что реформа как принципиальный переход с бюджетной модели финансирования на страховую стартовала еще в начале 1990-х. Теперь, по его словам, исполняется то, что раньше было необязательно, потому что не отражалось на финансировании. Когда от занятости больничных коек финансирование не зависит, ситуация должна измениться.
Он заявил, что в стационарах необходимо сократить примерно семь тысяч специалистов. В то же время в поликлиниках не хватает только пяти тысяч врачей-терапевтов, но не хватает и неврологов, и, возможно, других специалистов.
Укрупнить, соединить, сократить, оптимизировать — по замыслу, речь идет о перераспределении в системе медицинской помощи и повышении ее эффективности.
Поговорим о сути реформы. Суть в том, что количество врачей в России очень велико, зарплаты их крайне низки, оснащенность на момент начала реформ была крайне низкой. Врачей много, к какому-то врачу всегда можно прийти, доступность есть, но эффективности этой помощи нет. Значит, идеология в том, что нужно укрупнить, соединить, сократить, оптимизировать, и одна из главных целей реформы, которая звучит очень благородно, в том, что терапевт в поликлинике должен получать 100 тысяч рублей. Тогда будет хороший терапевт.
Но это пока редкость.
Леонид Печатников: Да, пока это редкость. Но когда мы с вами говорим слово «реформа», я никак не могу с этим согласиться. Реформа произошла в начале 1990-х годов, когда было принято принципиальное решение переходить с бюджетной модели здравоохранения на страховую. В течение почти 20 лет все это двигалось ни шатко ни валко. Изменилась система в 2010 году, когда был принят закон, по которому с 2015 года вся медицина должна стать только страховой и перейти на одноканальное финансирование. Я еще раз подтверждаю то, что говорю всем, обращаясь к депутатам: господа, когда вы принимали этот закон практически единогласно, вы не просчитали его последствий? Тогда непонятно, за что вы голосовали и на кого вы сегодня пишете жалобы, в том числе в прокуратуру. Если это одноканальное финансирование, это значит, что город может позволить себе только строительство, капитальный ремонт и закупку оборудования свыше 100 тысяч рублей. Это записано в законе.
Что лежит в основе тех действий, которые предпринимают в Москве и не только в Москве? Есть система городского здравоохранения, есть система ведомственного здравоохранения, например, у МПС, или теперь у РЖД есть своя система здравоохранения, она всегда финансировалась из бюджета Министерства путей сообщения или теперь — Российских железных дорог. Есть система Министерства обороны: это врачи, поликлиники, койки. Закон об ОМС говорит теперь о другом: есть один источник финансирования, это Фонд обязательного медицинского страхования, куда открыт доступ всем. Это значит, что городская система здравоохранения, ведомственная система, кремлевская медицина, военная медицина — все идут к этому корытцу. Поэтому, когда мне говорят, что у вас коек не так много, как вы говорите, а их меньше, — их именно столько, сколько говорю я. Я считаю все это в совокупности, ибо источник финансирования тот же самый.
По эффективности здравоохранения Россия занимает 51-е место, если я правильно помню, причем 52-го просто нет. У нас было только одно десятилетие, когда мы декларировали свои реальные успехи, например, в продолжительности жизни. Это, как это ни аполитично сегодня звучит, было десятилетие правления Хрущева. А затем — все ниже, и ниже, и ниже. И дальше мы гордились только одним: количеством врачей на душу населения и количеством кроватей на душу населения. Никто уже не говорил ни о продолжительности жизни, ни о заболеваемости, ни о смертности, ибо гордиться было уже совершенно нечем, даже при подтасовке фактов. Поэтому сложились колоссальные диспропорции. Прежде всего, это была диспропорция между поликлинической и стационарной помощью. Что такое поликлиника в советское время, да и сейчас до недавнего времени? Это бюро по выдаче больничных листов, рецептов и направлений на госпитализацию для малейшего обследования. Ничего в поликлинике сделать было нельзя. Сегодня поликлиники оснащены не хуже стационаров. Я вас уверяю, что это так.
Поликлиники двух уровней сейчас созданы.
Но все-таки в центральный офис он должен попасть как бы со второго захода после того, как через этот филиал пройдет, через участкового терапевта.
Вторая задача, которая стояла, — это задача оснастить стационары. Что такое больница, у которой что-то было? Человек приезжал с какими-то анализами. Врач больницы смотрел и говорил, что этим анализам не верит. Опять начинаются анализы: сегодня один, через неделю другой. Дай Бог, через три недели соберут хотя бы анализы. Если при этом еще надо лечить, среднее пребывание больных в наших больницах — месяц. Давайте вспомним: если человек месяц не лежал в больнице — вроде как и не лежал. Теперь, когда больницы оснащены действительно хорошо, мы с них требуем максимально быстрой постановки диагноза и, самое главное, быстрого лечения. Если раньше аппендицит — это минимум 10 дней, а обычно две недели, то с появлением в хирургических отделениях лапароскопической техники — а мы оснастили все хирургические отделения лапароскопическими приборами — сегодня аппендицит — это два дня. Инфаркт миокарда: среднее пребывание больного на койке в хорошей клинике, где все делается правильно, — это неделя. Через неделю больной после инфаркта может идти работать. Вот вам и еще один источник, почему эти койки стали пустовать.
А вот теперь главный врач. У него начали пустовать койки, а ему же надо зарплату платить врачам. Значит, надо ее кем-то заполнить. И началась следующая комбинация: давайте договоримся с поликлиникой, со «скорой помощью», со страховой компанией кого-нибудь нам привезти. Проблема заключается в разрухе в головах. Больницы были раньше первой, второй категории, и чем большее количество коек было в больнице, тем более значимым был главный врач. Ему полагалась большая надбавка, у него была машина, секретарь, заместителей было много, королевство росло. И сегодня поломать в голове, что твоя эффективность зависит не от количества коек, а от количества вырезанных аппендицитов, не просто. Но когда сложилась ситуация, что с 2015 года все это одноканальное и что сколько бы ты ни держал здесь пациентов, количество денег от этого никак не увеличится, вот тогда и возникла проблема, которая встала сегодня не перед московским здравоохранением, а перед теми докторами, которые как-то спокойно жили и думали, что эти деньги так и будут по смете падать.
Леонид Печатников: Да, конечно. И это, кстати, тоже плохо. Ведь считают это не без оснований, а лечиться-то надо начинать не в больнице. Поэтому [есть профицит] всех специалистов, всех, за исключением анестезиологов-реаниматологов, между прочим, врачей лучевой диагностики, то есть рентгенологов, которые должны работать на этих КТ, МРТ, вот их-то нам как раз и не хватает. А даже те, которые есть, пусть они меня простят, не всегда отвечают мировым стандартам. Но у нас профицит узких специалистов в стационарах, и все это подсчитано до единицы, и это при том, что нам просто катастрофически не хватает участковых врачей, или я их называю врачами общей практики, в поликлиниках. Поэтому очереди, поэтому терапевт участковый в поликлинике не лечит, он превратился только в выдачу больничных и направлений к узким специалистам. Помощь узких специалистов у нас недоступна, потому что там колоссальные очереди. Дай Бог треть из тех, кто стоит в очереди к узкому специалисту, на самом деле, должен к нему попадать.
У нас ведь еще странная система сложилась так называемой сертификации. Вы приходите к терапевту и говорите: «У меня вот здесь колет». Он говорит: «Это не ко мне, это к кардиологу». Значит, он, терапевт, не может даже сам направить на банальную электрокардиограмму, нужно направление от кардиолога. Он идет к кардиологу, кардиолог говорит: «Так, все, надо что-то делать». Назначает. Тот идет к врачу функциональной диагностики. Есть у нас такой врач. Такого врача нет нигде в мире, потому что все делает кардиолог: и электрокардиографию, и стресс-тест, и тредмил, и велоэргометрию. Но в мире кардиолог — это как раз тот, кто делает еще и коронарографию, и стент вставляет. У нас этим хирурги занимаются. То есть мы за счет своей этой узкой специализации наплодили невероятное количество узких специалистов.
«К пуговицам претензии есть?» — «К пуговицам претензий нет. А кто шил костюм?» — как это было у Райкина, так все это и осталось. Поэтому задача как раз в том, чтобы на этом рынке остались только высококвалифицированные врачи, которые знают в своей профессии все. Но они же не виноваты, что их выучили так косо, мы им предоставляем возможность учиться за наши с вами деньги, за деньги бюджета.
Рекомендуем:
Рекомендуем:
