Бывший госсекретарь РСФСР и первый вице-премьер России из первых уст рассказывает о событиях, определивших судьбу молодого государства
Геннадий Бурбулис. Фото: Михаил Джапаридзе/ТАСС
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Как и почему Борис Ельцин выбрал именно команду Егора Гайдара в сентябре 1991-го? Об этом в интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу и гендиректору «Румедиа» Михаилу Бергеру рассказал один из ключевых участников тех событий, бывший госсекретарь РСФСР и первый вице-премьер России Геннадий Бурбулис.
В тот момент, когда было завершено с путчем, когда фактически распалось союзное правительство, было ли у Бориса Ельцина представление, что он будет делать с экономической реформой?
Генннадий Бурбулис: Что касается экономических идей, они не были столь трудно формулируемы. Нужна реальная самостоятельность предприятиям, нужно многообразие форм собственности, нужны новые законы, чтобы получили свои права и предприятия, и зарождающийся кооперативный частный бизнес.
Не было того самого момента, когда лидеры, например, Ельцин или Горбачев, четко бы произнесли: мы заканчиваем с социализмом, мы должны вернуться к капитализму?
Генннадий Бурбулис: Что касается уважаемого Михаила Сергеевича Горбачева, он до последнего считал, что это все — новое мышление, перестройка, гласность, демократизация — ведет нас к обновленному социализму, что это можно сделать, поскольку мы дружно, зная сейчас все плохое в нашей истории, за это возьмемся. Борис Николаевич в этом отношении был человеком значительно более вдумчивым и глубоким, несмотря на свой своеобразный мыслительно-речевой строй, что, кстати, для каждого политика первостепенно. Он очень мало выступал, но реально учился, вслушивался, проходил эту школу нового мышления и не только в сфере политической, правовой, управленческой, но и в сфере экономической.
Бывший госсекретарь РСФСР и первый вице-премьер России Геннадий Бурбулис (слева), главный редактор Business FM Илья Копелевич и гендиректор «Румедиа» Михаил Бергер. Фото: Надежда Загрецкая/BFM.ru
Когда Ельцин впервые публично, хотя бы в кругу товарищей, зафиксировал, была ли четкая артикуляция того, что мы поворачиваем в другую сторону? Или это все происходило эволюционно, постепенно, не было артикуляции?
Генннадий Бурбулис: Это был пятый съезд, когда мы пережили путч, когда 22-23 августа Советский Союз фактически перестал существовать, и что еще более обидно, когда организаторы, исполнители путча лишили нас возможности эволюционного перехода от советской империи в новое государственное качество, поскольку заблокировали подписание подготовленного в муках проекта нового договора Союза Суверенных Государств. В эти дни и началась работа по анализу, в какой ситуации мы находимся, что мы должны делать. Создается должность госсекретаря, формируется Госсовет. Есть такой традиционный укор, прежде всего Борису Николаевичу и всем нам: это справедливое торжество над тем, что путч захлебнулся, породило какую-то неоправданную паузу. Нам говорили и сейчас говорят: надо было немедленно распускать Советы сверху донизу, надо было немедленно принимать хоть какой-то документ о люстрации, надо было брать власть в свои руки. Но чтобы делать, надо понимать, в какой мы находимся ситуации, прежде всего, ключевых моментов жизнеобеспечения: чем людей кормить, как готовиться к отопительному сезону, как реанимировать уже в большинстве своем разоренную экономику и полувменяемые производственные мощности, как компенсировать все эти явные и скрытые дефициты бюджета. Когда мы организовывали оборону Белого дома, мы до этого немало говорили, что экономике нужна определенность, мы до сих пор плаваем в бассейне с совершенно непонятным составом. Была речь и о Гайдаре, и о молодых экономистах Ленинграда, которых потом назвали группой Чубайса. 19 августа Алексей Головков, наш соратник, мой помощник, говорит: «Пришел Гайдар и его коллеги». Хорошо, поприветствовались, познакомились. На обоюдный вопрос друг к другу, что делать дальше, Егор (Гайдар — Business FM) говорит: «Когда это все безумие закончится, давайте встретимся, нужно обсудить какую-то совместную работу». Вскоре сразу наша встреча состоялась, и мы договорились, что формируется группа, заезжает на дачу в Архангельское и динамично, но достаточно глубоко, системно и долговременно предлагает программу.
Тогда идейным и всенародным реформатором, в которого, кстати, верили, был Явлинский. Он весной 1991 года был в правительстве при Силаеве. Был Сабуров, вице-премьер. Почему возникла идея, необходимость, и Борис Николаевич ее поддержал, посадить в Архангельском людей, с которыми он познакомился 19 августа?
Генннадий Бурбулис: Потому что и группа Сабурова, и группа Явлинского тоже такую же работу получили.
Борис Николаевич вообще не знал Гайдара до 19 августа. Как это завязалось, почему произошло? К вам привел Головков, к Ельцину привели вы.
Генннадий Бурбулис: Чтобы я привел Гайдара к Ельцину, должна была пройти работа. Борис Николаевич про Гайдара узнал, когда эта работа была уже сделана, и под эгидой Государственного совета эта программа, концепция была обсуждена. Но как с Явлинским, так и с заслуженными людьми — с Сабуровым и многими другими добросовестными высокими профессионалами — наша задача была обеспечить условия для того, чтобы каждая группа профессионалов-единомышленников могла предложить свою программу.
Слово «капитализм» Гайдар сказал? Еще были академики, то есть выбирать было из кого. Гайдар был самый неизвестный.
Генннадий Бурбулис: Зачем нам надо было вывешивать на грудь майку со словом «капитализм»? И речь не идет о словесном самоопределении: проклятый социализм рухнул, значит, мы сейчас строим вот тот богатый капитализм. Мы же понимали, в какой среде это происходит, мы же знали, что за всеми ключевыми решениями нам придется возвращаться в этот котел съезда народных депутатов РФСР, поэтому специально этот термин использовать как раздражитель никакого смысла не было. Более интересный вопрос — как все-таки сложилось то ли сотрудничество, то ли конкуренция этих трех групп. До сих пор Григорий Алексеевич Явлинский рассказывает, что я ему предлагал премьерство. Не было никогда такого прямого предложения Григорию Алексеевичу премьерства по двум причинам. Дело в том, что путч развеял все наши надежды, а у некоторых иллюзии, что можно экономическую программу делать в пространстве уже разбитого вдребезги, на осколки советского ареала. Второе — опустошенная казна, хаос в головах, неготовность к профессиональному солидарному взаимоотношению в том числе между правительствами других республик. У Григория Явлинского была для него очень важная, и в этом смысле я его уважаю, непреодолимая установка: ни в коем случае нельзя даже задумываться над тем, чтобы идти в реформы, опережая все остальные республики, скажем лирически, семимильными шагами, надо балансировать, подтягивать, регулировать, надо это все беречь.
Бывший госсекретарь РСФСР и первый вице-премьер России Геннадий Бурбулис. Фото: Надежда Загрецкая/BFM.ru
То есть был в любом случае сценарий реформ в Союзе, а не в России?
Генннадий Бурбулис: Да. Можно было так мыслить? Конечно. Благородно было так мыслить? Конечно. Правильно было так мыслить? Нет. И еще раз повторяю, мы — Борис Николаевич и наш небольшой актив — хорошо понимали, что ответственность за выход из этой ситуации лежит на Ельцине и России, но еще больше понимали, что любое промедление повышает эту угрозу передела российского наследства в неуправляемых формах. Как это предотвратить? Радикальными реформами. Кто может эти реформы сформулировать и воплотить? Мне кажется, что этот урок и сегодня очень актуален. Чем была знаменательна группа Гайдара, и почему я считаю это нашей общей заслугой? Первое: у них было достаточное понимание изнутри всех язв и проблем советской экономики. Второе: они хорошо знали принципы, правила и модели управления рыночной экономикой, в том числе в ее переходных стадиях. И третье, самое главное: они работали не только над программой, а одновременно работали над нормативно-правовой базой. Мне удалось убедить Бориса Николаевича в том, что эту работу, программу должны делать те, кто ее разрабатывал. Классическое разделение на экспертов, так называемых завлабов и научных руководителей, на умелых, закаленных управленцев в нашей ситуации было неприемлемо, потому что масштаб задач и характер этой предельности положения дел требовал все совместить. Все посты занимали люди, которые хорошо понимали, что нужно делать, что нельзя откладывать ни на неделю, ни на месяц, ни на три месяца.
Действительно, это практически укрепившийся миф, что Явлинскому делал предложение Борис Николаевич, что Явлинский по целому ряду причин не согласился и с тех пор стал принципиальным демократическим оппозиционером. Вы сейчас сказали, что такого предложения не было. Тем не менее какие-то основания у Явлинского так думать были, значит, персона Ельцина его тоже интересовала, он разговаривал с ним. Разговоры в любом случае были.
Генннадий Бурбулис: Не уверен.
То есть при вас и с вашим участием таких консультаций не было?
Генннадий Бурбулис: Нет. Мы знали хорошо Григория Алексеевича по работе в нашем первом правительстве. Чудесный, образованный интеллигент, интеллектуал. Но когда надо переходить от записок и разговоров к практическим делам, это обрастало такими разными «но». Просто вы спрашиваете то, что наверняка может интересовать многих, а я отвечаю про другое. Есть качественно иной тип выработки принятия решений и их реализации в ситуациях, которые я называю предельными. И там появляются личности, которых никто специально не мог ни подготовить, ни разглядеть, ни уговорить, ни убедить. Экономически мы были в пропасти, и пропасть эту ни лекциями, ни разговорами, ни ожиданиями чуда — авось вывезет — нельзя было преодолеть. Еще раз подчеркну, была программа внятная и четкая, вы правы, с акцентом на самостоятельность российских действий. Писали программу инструментально: проекты указов, проекты законов, распоряжений, механизм реализации, формы контроля, сопровождения, мониторинга. 15 ноября 1991 года состоялось первое заседание правительства реформ под председательством президента Бориса Ельцина, председателя правительства. Эти полномочия он получил на пятом съезде после фундаментального доклада и его сложного обсуждения. Кстати, там мы впервые четко сформулировали, что речь идет об образовании нового общественного государственного строя с новым жизненным укладом, в основе которого лежат все классические параметры любимого вами капитализма.
Вернемся вновь все-таки к сентябрю 1991 года. Я сам прекрасно помню всеобщее ощущение надвигающегося экономического хаоса, победу Ельцина после путча, и отсутствие в сентябре его и ответа на главный вопрос, что будет с экономикой.
Генннадий Бурбулис: Борис Николаевич в Сочи. Все недоумевают.
Когда он исчез.
Генннадий Бурбулис: Победил путч, кадры с Ельциным на танке знает весь мир, надо засучив рукава эту победу укреплять — и вдруг такая пауза. Но надо было понять, что делать. Егор (Гайдар — Business FM) докладывает на Госсовете результаты работы, принимаем решение эту программу принять за основу. Я беру этот документ и лечу в Бочаров Ручей в Сочи. Три дня с восьми утра до восьми вечера мы вдвоем с Борисом Николаевичем постранично этот документ читали, обсуждали. Я не экономист, да, я был заказчиком этой работы, да, я каждый день вечером приезжал, мы обсуждали, что получается. Как госсекретарь я персонифицировал это решение Госсовета. Борис Николаевич сказал: это надо делать вот именно так, кто будет делать? Вот есть костяк, надо думать про премьер-министра.
Насколько он был уверен, насколько осознавал риск этого выбора?
Генннадий Бурбулис: Мы беседуем, а мне названивают по спецсвязи: ну как, ну как?
Кто названивал?
Генннадий Бурбулис: Сергей Шахрай, Гайдар, Шохин, Головков. Давайте думать, готовиться к съезду, готовить доклад о радикальных экономических реформах и обдумывать структуру кабинета и руководства.
Ельцин окончательное решение принял после этих трех дней в Сочи?
Генннадий Бурбулис: Нет, он принял решение, что эта программа убедительная. Мы договорились, что он встретится с Егором Тимуровичем, и эта встреча — тоже сюжет, на мой взгляд: человеку 35 лет, журнал «Коммунист», газета «Правда» — встречаются, разговаривают. Что объединило этих двух очень разных людей — 60-летнего партийного деятеля иерархии тоталитарной империи и любителя книг с экзотической фамилией, молодого человека? Ельцин был удивлен и восхищен, насколько Гайдар четко и предметно формулировал свою позицию. Я думаю, что его порадовали и восхитили ясность ума и умение воздержаться от каких-то деталей, нюансов, выделяя суть проблемы, которую надо решать, методы, которыми надо действовать. Второе — Ельцин знал про Гайдара, чей он сын, внук и так далее. Но я абсолютно уверен, что не последнюю роль в выборе Борисом Николаевичем Егора Тимуровича сыграли два обстоятельства. Во-первых, со всей романтикой гайдаровского творчества на заре этой нашей мечты о социалистическом счастье, со всеми тимуровскими подвигами, со всей этой нравственностью служения, героизма, Ельцин, будучи человеком очень тонким на этот слух, что можно назвать «гул истории», почувствовал, что если доверит Гайдару ключевой сектор экономики в новом правительстве, фамилия и родословная, которая связана с этой романтикой, — это будет интересно, это будет красиво. Но мало того, что Гайдар в детстве каждое лето проводил у дедушки с бабушкой у нас в Свердловске, бегал по улице Чапаева, тут еще добавляется почти родственный след — он уралец. Совершенно потрясающий, неожиданный комплекс культурных кодов — и при этом, конечно, передовая экономическая мысль.
