Михаил Швыдкой о «Матильде»: требовать от произведения о прошлом объективности неразумно

Кому мы верим больше: историку, говорящему о Ришелье как о выдающемся деятеле, или Дюма, сделавшего его злодеем? Драматургу, описывающему Распутина как пророка, или советским учебникам истории? Так ли важна роль фактов в искусстве?

Не утихают споры вокруг еще не вышедшего фильма Алексея Учителя «Матильда». На днях председатель Общественного Совета при Минкульте Пожигайло предложил сначала устроить закрытый просмотр и решить, не оскорбит ли сюжет о любви Николая Второго к балерине чувства верующих. Реплика Михаила Швыдкого — в продолжение вечной темы об исторической правде в искусстве и о том, как в год столетия революции не столкнуть людей, у которых могут быть прямо противоположные исторические кумиры.

В качестве подарка на Новый 2017 год получил из Будапешта новую пьесу моего давнего знакомого Гезы Сёча «Распутин: миссия». Ее появлению наверняка порадовались бы в селе Покровском бывшей Тобольской губернии, которое сейчас находится в Тюменской области. В народном музее этого села, где родился Григорий Ефимович, он предстает именно таким героем, каким описывает его известный венгерский писатель и общественный деятель. Распутин в пьесе Гезы Сёча — пророк и мессия, который пытается оградить человечество от трагедий и катастроф ХХ столетия. Уверен, что ни талант автора, ни его многочисленные заслуги, ни его официальные должности (а Сёч является главным советником премьер-министра Венгрии по вопросам культуры) не защитят его ни от тех критиков, которые знают о Распутине лишь то, что было написано в советских учебниках истории, ни от тех, что зачитывались «Мемуарами» князя Феликса Юсупова, убийцы любимого и почитаемого друга царской семьи. (Перу Юсупова принадлежит еще одна важная книга «Конец Распутина»).

Хотим мы того или не хотим, по сей день вокруг событий столетней давности кипят совсем не исторические страсти. Для одних Распутин — порочный старец и шарлатан, для других — пророк и мессия. Для людей воцерковленных и монархически ориентированных, Николай Второй — безвинно убиенный страстотерпец, причисленный к лику святых. Для коммунистов — по-прежнему Николай Кровавый. Для Гезы Сёча — чеховский тип, склонный чуть ли не к гамлетовской меланхолии. А для миллионов солдат и офицеров российской армии — отрекшийся монарх, который самим отречением своим освободил их от присяги вере, царю и Отечеству.

Бальзак говорил о том, что нет ничего глупее факта. Юрий Тынянов утверждал, что его произведения начинаются там, где заканчивается факт. Художественное произведение о прошлом в лучшем случае пытается проникнуть в суть истории, но требовать от него объективности исторического исследования вряд ли разумно.

Любой историк расскажет вам, что кардинал Ришелье был выдающимся политическим деятелем своего времени, который укротил феодалов, добился подлинной централизации Франции, способствовал ее небывалому расцвету во всех сферах государственной жизни — от экономики до литературы. Но мы все равно больше доверяемся Александру Дюма и его трем мушкетерам, отстаивающим дворянскую вольницу и готовым драться до последней капли крови с гвардейцами кардинала. И уж точно любим Д’ Артаньяна больше, чем кардинала Ришелье.