Брутер: «Россия и Хафтар — это совершенно разные организации»

— Это была беседа на борту самолета с журналистами, то есть мы сами не знаем, что он показывал. Сама суть этой беседы — это такая практика. У Эрдогана каждый раз, когда он летит за границу...

— Задушевные разговоры с журналистами?

— Да. И ни у кого из присутствующих нет записей этой беседы: видеозаписи, записи диктофонов. Это устные беседы, они потом один в один печатаются теми, кто находится на борту, но на этих беседах Эрдоган всегда предельно откровенно рассказывает о вещах, которые на публику он обычно не говорит. Он говорит о телефонных разговорах с лидерами стран, а здесь просто показывает, но мы не знаем, что это за фотография. Предположения были, и были в интернете тоже публикации.

— В том же разговоре на борту самолета он сказал, что провел очень хороший телефонный разговор с Путиным по Идлибу. Как все это можно сопоставить с обвинением по Ливии, то есть он самому Путину ничего не говорит в личных разговорах об этом?

— Когда он говорил с Путиным, он слышал одно, то есть была беседа очень хорошая, а потом вдруг он увидел заявления, которые ему не понравились.

— Имеется в виду, что Анкара срывает сочинские договоренности, о чем в Кремле говорили, то есть обещали прекратить деятельность боевиков в Идлибе, а террористы продолжают там свои атаки?

— Во время сочинского меморандума была определенная дата — до конца 2018 года. Но турки говорят, что не было достаточно времени. И еще в Турции говорят, что Асад все чаще нарушал этот меморандум и не давал им возможности решить самую главную проблему размежевания террористов на умеренных и радикальных. Сейчас есть вероятность, что Турция именно сейчас серьезно возьмется за это дело. Сейчас большое стягивание военных турецких и протурецких сил, которые тут вооружаются: часто они называются Сирийская национальная армия. Плюс ко всему и Эрдоган, и глава министерства обороны подчеркнули, что они не будут теперь уже «сюсюкаться» с радикалами.

— Будут ли Путин и Эрдоган поднимать ливийский вопрос в ходе ближайшей встречи? Завтра в Москве будет решен вопрос, нужно им встречаться или нет.

— Как я понял, это не очень лицеприятные вещи все-таки. Во-первых, Эрдоган показывает фотографию, он называет имена, он называет начальника Генштаба, он называет министра обороны Шойгу. Это задевает и президента, на мой взгляд. Политики — такие люди, они показывают, насколько они серьезны, такими высказываниями, чтобы быть более утвердительными за столом переговоров. А Эрдоган — человек, который часто подчеркивает: если ты на поле боя и у тебя аргументы сильны, то тебя посадят за стол переговоров. Я не знаю, зачем были такие подробности людям, которые, наверное, даже не поняли, для чего это.

— Российские военнослужащие не участвуют в ливийской войне от слова совсем. Что касается ЧВК Вагнера, она вполне может участвовать каким-то образом в ливийском конфликте. Но ее отношения с Россией всегда будут подвергаться большому сомнению хотя бы потому, что в России вообще ЧВК не существует. Разговоры о том, что Россия руководит наступлением Хафтара, я слышу регулярно. На самом деле Россия в меньшей степени поддерживает Хафтра, чем многие другие. Более того, у России есть устойчивое доказательство того, что это не совсем так: именно Россия пыталась заставить Хафтара подписать соглашение о мирном урегулировании ливийского кризиса, и именно такое, которое Хафтару было не совсем выгодно. И именно в Москве Хафтар отказался это делать. Мне кажется, что это стопроцентное доказательство того, что Россия и Хафтар — это совершенно разные организации, что бы по этому поводу ни говорил Эрдоган.

— Для чего он делает эти заявления?

— Потому что он на Россию обижен и считает, что Россия выставила его в уничижительном свете, поддержав сирийскую операцию в Идлибе и захватив большую часть Идлиба, которую Турция собиралась сохранить в качестве инструмента своего влияния в Сирии. Более того, он продолжает требовать, чтобы сирийские войска ушли из Идлиба, и это на своей же собственной территории, в своей же собственной стране.