«Для меня и для всех, кто знал Александра Анатольевича, просто страшнее новости нет. Это так же, как и с Римасом [Туминасом] было, но там было ожидаемо. А здесь он был в больнице, актер Юрий Нифонтов, с которым я только что говорила, рассказал мне, как сын Михаил говорил, что он заберет отца из больницы во вторник или в среду и что, возможно, 3 апреля они будут играть спектакль «Где мы?∞!...», это хит Театра сатиры. Ничто не предвещало [беды]. Александру Анатольевичу на сердце стенты ставили, но у него была сила жизни невероятная. Я поддерживала связь с его замечательной женой Натальей Николаевной, которая мне говорила: «Да, слаб, но все восстанавливается». И это, конечно, как скорый поезд, который не смог остановиться и ударился в стенку, — такое ощущение. Даже не в стенку, а в бетонную стену, и крушение происходит. И для меня, и для всех Ширвиндт Александр Анатольевич, папа Шура — это знак равенства Театру сатиры, это знак качества, это знак жизни, это знак юмора, это знак мудрости — русской, еврейской, вообще актерской мудрости. И как без нее? Жизнь не остановится, но она для нас и для театра кончилась. Когда начнется другая, я не знаю, но потеря непередаваемая. Харизматичная, невероятная личность, которая своим авторитетом и силой авторитета держала актерские поколения. У них сейчас такая сумятица: изменились жизнь, условия работы в театре и в кино, но была какая-то константа — это был Ширвиндт».

«Он мне сам говорил: «Я устал, я жду смерти», но бог ему даровал время для жизни, для постановок в других странах. Мне кажется, Римас Туминас — тот художник, который не имеет географической привязки, который озарением своего таланта осчастливил очень многие страны — Россию, Литву, Италию, Израиль. Этот тот исключительный случай, который находится вне политики, несмотря ни на что. Он обеспечил десять лет «золотого века» театра Вахтангова, одарил своим талантом театр Италии и начал ставить в Израиле. Болезнь его не отпускала. Даже трудно сказать, это наказание или провидение божье. Это не я говорю, это он так воспринимал. В конце прошлого года ему стало плохо в самолете, ему не первый раз было плохо, это продолжалось несколько лет. Когда казалось, что все кончено, что он на краю (при постановке театра Вахтангова спектакля «Война и мир», при постановке «Анна Каренина» в театре «Гешер» в Израиле, он был на краю в театре в Милане), каким-то образом он выскакивал из этой смертной петли. Когда он летел в Италию, ему стало плохо, должны были посадить самолет, но на борту, по-моему, оказался медик — с разрешения Римаса не сажали самолет. Как мне рассказывали очевидцы — пассажиры, которые летели этим рейсом, ему аплодировали в знак благодарности. И вот теперь смерть все-таки его настигла в Италии, куда он прилетел на постановку. Я не знаю, какой это был спектакль, но это был его последний профессиональный шаг. У него не опускались руки, он был человеком с большим чувством юмора, он даже в какой-то степени играл со смертью, он играл с ней на равных до последнего».

«Это достаточно мировоззренческий взгляд на самом деле. Мы — родина перегибов и крайностей, или все-таки в России во всех ее областях можно надеяться на разумное, на центристскую позицию без перегибов, без глупостей? Мне кажется, что в определенной степени „Золотая маска“, особенно последних лет, грешила этим. Согласитесь, что позиция нахождения в центре дает больший угол обзора и возможностей для обзора, чем нахождение справа в углу или слева в углу. Вот это введение дополнительного контроля, мне кажется, как антитеза существовавшему несколько лет положению, когда не было никакого контроля, вошедшего в абсолютное пике. Что я имею в виду — разумеется, не политические вещи, а эстетические и художественные, которые часто принимали антихудожественные и бездарные формы. Но поскольку это было в тренде и поскольку группа людей боролась за влияние на театральном поле — а без этого театральное и вообще поле искусства не существует, не только у нас, мне кажется, и повсюду — то это ответ на существующую в недалеком прошлом бесконтрольность».

«Он процитировал кого-то из великих, сказал, что унаследует и усвоит все сделанное своими предшественниками, будет развивать. То есть он не собирается ничего ломать, о чем и просил Александр Калягин, а собирается развивать. Несколько пунктов было озвучено. Один из них абсолютно политического характера — привести к общему знаменателю в соответствии времени и требованиям общества состояние некоторых проектов СТД, в частности «Золотой маски». Естественно, это продолжение и, самое главное, линия СТД, который был создан 147 лет, — это помощь людям, которые всю свою жизнь работали и отдали театру. Он озвучил пункт о поддержке молодых артистов, более ранние их профориентирование, выход на сцену. «Севастополь ждет», — сказал он. Был озвучен ряд абсолютно разумных предложений по развитию управленческого корпуса театра, по театральным профессиям, которые тоже нуждаются в этом. Все было грамотно, и, судя по всему, Владимир Львович тоже был готов к такому развитию событий: речь его была весьма содержательна, хотя краткая».

«С одной стороны, есть попытка вернуться к дореволюционной системе управления императорскими театрами, но тогда туда должен войти и Малый театр. То есть не музыкальный, а драматический. Я еще год назад писала и задавала вопросы, как будет разделена финансово хозяйственная деятельность. Два кармана, куда поступают бюджетные деньги или один карман. Одно художественное руководство, которое определяет художественную политику, или два художественных с единым управлением. Еще возникает вопрос: разумно ли восстанавливать эту систему, про которую, скажем так, специалисты и театральные люди знают, но никто ее в глаза не видел. Читали только в книгах, в дневниковых записях. Но сегодня XXI век. Вопросов больше, чем ответов».