16+
Четверг, 28 марта 2024
  • BRENT $ 86.31 / ₽ 7991
  • RTS1129.93
23 февраля 2022, 12:01 Стиль жизни
Спецпроект: Строго по делу

Писатель Александр Цыпкин: «Я отдаю себе отчет, что мы империя, и она живет по определенным имперским законам»

С развитием соцсетей критики перестали существовать как некий фактор индустрии, считает автор книг и сценарист Александр Цыпкин. Соцсети дали свободу, у которой есть свои преимущества и недостатки для продвижения творчества. Сам он, по его словам, не боится разозлить никакую часть аудитории

Александр Цыпкин.
Александр Цыпкин. Фото: Александр Щербак/ТАСС

Какая не очевидная, но особенная черта есть у российского человека? В какой стране писателю приходится цензурировать свои произведения? И почему в досетевую эпоху его книги бы не были изданы? Об этом Александр Цыпкин рассказал в интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу.

Здравствуйте, наш гость Александр Цыпкин, писатель...
Александр Цыпкин: Сценарист больше даже, по-моему, в последнее время больше этим занимаюсь.
Готовясь к интервью, я почитал ваши интервью, их не так мало. Там вы сказали, что вы раздолбай и часто забываете из лучших побуждений. Забыли даже однажды про концерт, поэтому мы и не удивились, что вы забыли приехать к нам на интервью в то место и в то время, о которых мы договаривались. В связи с этим мы встречаемся в ресторане, в котором сейчас вечер, но в нем говорят «Доброе утро», это ресторан Cook'kareku, и здесь всегда шумно.
Александр Цыпкин: Так, на концерт я попал. И к вам попал, да. Я запомню это. Развлекатель высшего общества — это что за наброс. Это, во-первых, не соответствует действительности, потому что ко мне, к счастью, приходят люди достаточно обычные, приходят в театр, покупают за тысячу рублей билет. Мне кажется, они все-таки не имеют отношения к тому обществу, которое вы называете высшим.
Они и нехорошо относятся к вам как к писателю, которым вы себя не называете, или как к человеку, который вдруг как бы стал слишком успешным? Многим кажется, может быть, незаслуженно, может, это они должны были быть на этом месте.
Александр Цыпкин: Разумеется, я думаю, что тут есть совокупность причин. Причина в банальной зависти, конечно же, люди, которым действительно не нравится то, что я делаю, имеют на это право. Когда что-то очень успешно, то тебе не нравится, тебя начинает это возмущать. У меня тоже есть целый блок творческих людей, чье творчество мне кажется странным, а они успешны. Я, правда, поскольку все-таки научен своими родителями, об этом никогда не говорю, мне кажется это некорректно, но тем не менее чувства этих людей я понимаю. Более того, в высшем обществе меня как раз терпеть не могут, насколько я знаю.
Это вы судите по Facebook?
Александр Цыпкин: В небольшой части интеллектуальной тусовки ко мне отношение неоднозначное, я бы так сказал. Есть люди, которые ко мне относятся очень хорошо, есть те, у которых, когда моя фамилия произносится, начинают просто копыта и рога прорастать.
А вы вообще следите за всеми критическими высказываниями, за всеми невозможно, их очень много, но есть ли некий срез людей, чье мнение вам важно?
Александр Цыпкин: Жена.
Только?
Александр Цыпкин: Константин Юрьевич Хабенский. Еще я общаюсь близко с Ингеборге Дапкунайте, с Максом Виторганом, я, разумеется, всегда рад выслушать их точку зрения. Но надо сказать, что они высказывают не так много критического. Константину Юрьевичу отправляю практически все, что написано, это есть, в итоге у нас получается спектакль в «Современнике» по моим текстам. А так нет, я вообще не читаю, я живу в абсолютном информационном пузыре собственного величия и прекрасно себя чувствую. Мне негде читать критику. Я не выхожу за пределы своего собственного Instagram и Facebook, научных и новостных телеграм-каналов. Я не подписан ни на один светский телеграм-канал, я не захожу ни на какие сайты, я ничего про себя не знаю, что там пишут. Мы давно, где-то уже год-полтора назад, приняли с женой такое решение — мы находимся вне этого поля.
У вас сейчас невероятное количество проектов?
Александр Цыпкин: Да, допустим, так.
Раньше это по-другому называли. Но много творческих историй: и сериал «Беспринципные», который многие видели, сейчас два спектакля будут выходить — «Идеальный Че» и «Интуиция».
Александр Цыпкин: Он называется «(Не) идеальный Че».
А, «(Не) идеальный Че», два спектакля, огромное количество концертов, выступлений, вас часто можно увидеть на больших публичных площадках, такое впечатление, что вас все знают в высшем обществе, и вы всех знаете. В действительности с кем вы поддерживаете по-настоящему человеческий контакт, тесный и доверительный?
Александр Цыпкин: Я с большим количеством людей поддерживаю тесный и доверительный контакт в силу, наверное, структуры своего характера. Начиная от людей, с кем я учился в школе, у меня есть друг, с которым мы с первого класса вместе, мы с ним виделись месяц назад.
Где он сейчас живет?
Александр Цыпкин: В Петербурге. Заканчивая друзьями, с которыми был в институте, в студенчестве, часть из них здесь, людьми, с кем я работал и работаю сейчас. Основной контакт поддерживаю с семьей — жена и дети, мои бабушки, дедушки, родители, шестеро младших сестер. Это все мои контакты.
Материальные условия вашей жизни за эти пять-шесть лет, наверное, очень сильно изменились?
Александр Цыпкин: Почему?
Я думаю, что вы прилично зарабатываете.
Александр Цыпкин: Я и зарабатывал прилично.
Вы востребованы, то есть пока вы работали в Питере в «Мегафоне», в PR, вы зарабатывали примерно столько же, сколько сейчас на всех концертах, книгах, на сериале? Если посмотреть, чем вы занимаетесь, у вас как будто 25 дел в 24 часа, еще таких публичных, заметных.
Александр Цыпкин: Да, конечно, когда работал в «Мегафоне», я не получал миллион рублей за 45 минут выступления, такого не было, согласен, сейчас есть регулярно. Но в Питере я все-таки был большим корпоративным руководителем в жирные годы, там все в порядке было, поэтому нельзя сказать, что как-то радикально поменялось. Но выросло, безусловно. В Москве столько ступеней, что по сравнению с крупным бизнесменом это все равно не такая большая разница. То есть человек, который зарабатывает сотни миллионов долларов в год, для него разница, которая у меня появилась, не будет заметна. В Питере было одно, другое здесь, конечно, другие деньги.
Дело даже не в деньгах, у вас другой статус, потому что даже если вы говорите, что вас ругают в высшем обществе. Чтобы ругали в высшем обществе, этого тоже надо добиться. Вы в него очень сильно включены и интегрированы. Я хотел как раз спросить, возникла ли какая-то социальная преграда, когда вы уже, допустим, не бываете в панельной девятиэтажке у кого-нибудь в гостях?
Александр Цыпкин: В Петербурге у меня мама-врач на пенсии, папа-врач работает, бабушки-дедушки, я езжу в метро в Москве, когда нужно. Нет, что вы, я езжу по всей стране, и у меня такого нет. Более того, я говорю, вы несколько неправильно представляете мой образ жизни, я чрезвычайно редко бываю в высшем обществе, я вообще не очень понимаю, что такое высшее общество в Москве. Знаете, я даже в пятиэтажках бываю, чего уж там девятиэтажки.
С кем вам комфортнее и с кем вы проводите больше времени?
Александр Цыпкин: Мне комфортно с людьми, с которыми я дружу. Понятно, что это образованные чаще всего люди, но в остальном мне комфортно с людьми в зависимости от того, что у них внутри.
Вашу последнюю вышедшую книгу «Полузащитник Родины» купил и начал читать, как и многие ваши сборники читал до сих пор. Я не отношусь к тем людям, которые предъявляют к вам претензии, наоборот.
Александр Цыпкин: Так нет, те, которые предъявляют претензии, они тоже читают, для них это guilty pleasure, они под одеялом все равно меня читают, иначе откуда бы у меня было столько продаж.
Я-то как раз считаю, что вы на эти деликатные темы пишете очень деликатно, это моя личная оценка.
Александр Цыпкин: Спасибо большое.
Вы знаете, фраза, которую я прочитал и подумал о чем-то сегодняшнем и далеко не личном, звучит так: «Возможно, когда Карина начинала говорить, она и вправду блефовала, но, как это часто бывает с россиянами, в процессе спора появляется решимость идти до конца, даже если плана такого не было».
Александр Цыпкин: Есть такая у нас национальная черта.
Меня сразу мобилизовала эта фраза, мобилизовала другие мысли, абсолютно не связанные с сюжетом этого конкретного рассказа. Но скажите, пожалуйста, когда и в чем вы разглядели в россиянах именно такие склонности? Это не самая частая характеристика русского человека.
Александр Цыпкин: Всегда был в этом уверен, достаточно пережить 90-е годы, чтобы понять, сколько людей приезжало, как бы назвать стрелку-то цивилизованно, на встречу, и там все закручивалось совершенно не так, как люди планировали, просто потому что они шли до конца, даже не собираясь. Как же так? Русский человек умеет идти до конца в безнадежной ситуации, в абсолютно безнадежной, он закусывает бескозырки и идет с одной гранатой на танк. Это и героическая черта, и черта, иногда в некоторой степени разрушающая нас, в зависимости от ситуации. Войны выигрываются на этой черте. Бесшабашность, иррациональность и умение закусить удила. Иногда войны проигрываются на этом тоже, если называть войну как апофеоз человеческих отношений, к сожалению.
Сейчас в более широком политическом контексте вас эта черта русского характера тревожит или нет?
Александр Цыпкин: Тревожит, но я почему-то думаю, что, если вы намекаете на нашу позицию по Украине и по взаимоотношениям с европейскими, как наш президент называет, партнерами...
Я не хотел уходить в детали, речь идет о том, что споры заходят слишком далеко, и, может быть, не было такого плана.
Александр Цыпкин: Я почему-то думаю, что мы можем недооценивать руководство нашей страны, оно гораздо более рациональное, нежели эмоциональное. Я думаю, что шаги делаются обдуманно. Может быть, конечно, люди так и поступали раньше, но во главе государства, мне кажется, рациональное все-таки превалирует. Но то, как мы это видим со стороны, может выглядеть эмоциональными поступками, а правды мы не знали, не знаем и никогда не узнаем.
Скажите, пожалуйста, будучи человеком публичным, которого цитируют, спрашивают, видят, вы сейчас уже относитесь к числу тех, кого СМИ называют лидером общественного мнения, общество начинает взыскивать с вас оценки, позиции, готовы были бы вы их высказывать так или иначе? Пока, мне кажется, вы этого избегаете.
Александр Цыпкин: Почему? Нет, я как раз высказываю и гораздо чаще, чем, может быть, мне хотелось бы. Я уже там огреб, я огребал и с правого фланга, и с левого, и регулярно это делаю. Потому что у меня есть то, с чем я согласен в государственной позиции, есть то, с чем я радикально не согласен.
Закон Дмитрия Яковлева я считаю неправильным и вредным, закон об иноагентах в той форме, в которой он есть сейчас, может привести к катастрофе благотворительного движения. Я считаю, что нам абсолютно необходима свободная пресса как средство информирования того же государства о проблемах внутри страны.
С другой стороны, я не могу не отметить определенные достижения, которые есть у страны за последние 20 лет, это тоже глупо отрицать. Я отдаю себе отчет, что мы империя, по устройству страны мы империя, и она живет по определенным имперским законам. Огромные территории, находящиеся между собой иногда на разных полюсах ментально-культурного кода. Кавказ и Петербург — это разные территории именно по коду, и то, что они объединены в одну страну, заставляет ее жить по определенным правилам.
Я об этом регулярно говорю, мне не все нравится в оппозиционном движении, я понимаю, что в ряде случаев это не приведет ни к чему хорошему, но, повторюсь, отсутствие оппозиции еще быстрее нас приведет к катастрофе. Я спокойно на эти темы говорю, не боясь разозлить ни ту, ни другую аудиторию, ни тот, ни другой фланг.
Вы понимаете, что центризм — опасная позиция, потому что вы будете вызывать шквал критики именно с обеих сторон?
Александр Цыпкин: Я настолько самостоятельная экосистема, ни от кого не завишу, я сам пишу тексты, сам нахожу с моим продюсером залы, сам продаю билеты, сам читаю, я могу жить в полной независимости от кино, от театра, от всего, я сам себе законченная бизнес-структура и творческая единица. Поэтому, если меня даже выкинут отовсюду, пока хотя бы квартира будет, где можно будет собраться, до тех пор я буду независимым и зарабатывать достаточно большие деньги. Соответственно, могу говорить все что угодно.
Вы как-то соприкасаетесь с тем, что принято называть государственной культурной политикой, если она есть в действительности? Относитесь, слышите о ней, влияет ли на вас?
Александр Цыпкин: Я ни разу не сталкивался, мне никто никогда не звонил, ничего не говорили. Я знаю людей, которые сталкивались с тем, что вынуждены были менять содержание либо своего кинопродукта, либо кино задерживалось в выходе. Такие примеры есть, опять же отрицать это — фарисейство. Я с этим не сталкивался в силу того, что не пишу на политические темы. Может быть, сейчас «Идеальный Че», но это скорее на тему в большей степени про грядущую нравственную цензуру.
Могу сказать, что гораздо больше я цензурирую свои рассказы, когда они выходят в Америке. В силу того, что рассказы могут быть сексистские, высмеивающие что-то, там я сталкиваюсь с большей цензурой. Если бы в России писал на остросегодняшние политические темы, наверное, столкнулся бы, но так как в большей степени пишу на общечеловеческие или на тему отношений, меня пока не касается вопрос цензуры.
Она же сейчас во всем мире, весь мир идет к тоталитаризму, потому что демократия себя, к сожалению, в ряде случаев не оправдала. Этот тоталитаризм разный, у нас один вектор, но то, что происходит с cancel culture, это же тоже определенное проявление тоталитаризма. При всем уважении к достижениям Америки в области демократии, а она длительное время была образцом, к которому можно было стремиться, до сих пор там независимый суд, действительно независимый, но проявление тоталитаризма в происходящем сейчас в области их культуры отмены, когда перестала существовать презумпция невиновности. Человека обвиняют, и он уже становится виновен без судебных решений. Потому что, если я не ошибаюсь, по Кевину Спейси не было судебных решений, просто не было, его обвинили, и все покатилось. Так происходит с большим количеством публичных людей, которые до суда уже получают конкретные последствия, в том числе финансовые.
В «Идеальном Че» как раз про это есть. Человеку дается инструмент давления на другого или для получения выгоды, как с врагами народа — сколько людей написали доносы, чтобы получить комнату в 1937 году. Сегодня выясняют, что кто-то где-то там ляпнул расистскую шутку, можно же его прижать, раскрутить и отжать бизнес в этот момент. Внутри любого человека есть подлость, если дать свободу этой подлости, она разовьется. Глупо считать, что ни в ком ее нет.
Про демократические ценности, которые были основой для развития цивилизации после войны, все чаще и чаще забывают в разных странах. К чему это все приведет, сказать сложно. Поэтому возвращаясь к вашему вопросу, есть кого спросить и в Москве, и в России, кто сталкивался с проявлением серьезного давления со стороны государства. Пока это существует в контексте, когда ты говоришь о финансировании со стороны государства. Может ли это превратиться в то, что уже и за свои деньги нельзя будет ничего показывать? Тут возникает разумный вопрос.
Я не раз беседовал с людьми, работающими в госсекторе, они говорят: «Слушай, мы считаем, что правильно делаем, потому что это деньги государства, за деньги государства нельзя, наверное, не соответствовать некой государственной идеологической политике». Я говорю, тут вопрос всегда двоякий, ведь все налогоплательщики, и, соответственно, нужно отражать мнение разных групп. Они говорят: «Так выборы же были». Не будем сейчас говорить о том, насколько они были прозрачными, представим себе полностью прозрачные выборы, они все правы, выборы прошли, и теперь победила конструкция, которая считает, я сейчас говорю абстрактно, что сталинские репрессии это хорошо. Значит ли это, что все теперь должны снимать кино о том, какие репрессии хорошие. Мое мнение — нет, государство должно отражать разные взгляды. Но имеет ли право на существование точка зрения, что раз это госбюджет, пожалуйста, давайте-ка в рамках государственной идеологии существуйте? Имеет право, но я с ней не согласен.
Про соцсети. С одной стороны, вы очень успешны именно там, ваш старт произошел оттуда, и до сих пор вы там ведете очень активную жизнь, собираете вокруг себя публику. Но то, что соцсети изменили в культуре, в цивилизации, есть ли баланс плюсов и минусов, на ваш взгляд? Потому что, с другой стороны, я бы сказал, эпоха Ким Кардашьян.
Александр Цыпкин: В досетевую эпоху мои книги не были бы изданы, потому что между тем, кто пишет, и тем, кто читает, стояли шлагбаумы в виде критиков, издателей, владельцев книжных магазинов, кто угодно мог между Сергеем Донатовичем Довлатовым и читателем поставить непреодолимую стену. Это существовало в России, в Советском Союзе это дополнялось цензурой, но это существовало и в Америке, потому что кто-то определял, имеешь ты право быть напечатанным или не имеешь.
Я думаю, что как раз я столкнулся бы с тем, что те, кто меня не любит, они и занимали бы эти посты, и они бы сказали: «Нет, вот этот человек не имеет права». Сегодня этого нет, критики перестали существовать как некий фактор индустрии, от них ничего не зависит. Снимается кино, и можно сколько угодно написать критических отзывов, а понравилось, люди пошли в кинотеатры, потому что они в соцсетях рассказали.
Любой человек получил право доступа ко всему человечеству. Этого никогда не было в истории, мы первое поколение, которое получило такое право. И этим правом воспользовались все с успехом. Это право привело к появлению хейта, сегодня все высказываются. Поэтому ты что-то делаешь и получаешь вагон отзывов о том, какое это все дерьмо. Это плата за свободу, свобода бесплатной не бывает.
«Свобода мочит, кого хочет» — фраза из вашего фильма, когда не выбирают, кого мочить.
Александр Цыпкин: Я как человек, который сталкивается с бесконечным хейтом по разным поводам: от личной жизни до творчества, — могу сказать, что я все равно сторонник свободы, дабы в этой свободе все получили право голоса. Часто те, кто, как мне казалось, не имеют права даже разговаривать, но это мой снобизм, они такие же люди, как и я. Соцсети всем открыли кран. С другой стороны, соцсети привели к некой девальвации, потому что эти худсоветы заставляли людей переписывать, пока не получалось качественно. Олег Евгеньевич Меньшиков мягкой силой три раза заставил меня переписать пьесу, пока она не стала достойной сцены, и он очень правильно сделал.
Это у вас впервые?
Александр Цыпкин: Нет, конечно, не впервые. У меня жена каждый день говорит: «Ну что это за дрянь, а? Ну что ты написал, иди переписывай». Я переписываю. Во-первых, не первая моя пьеса в театре, у меня все-таки что-то было до этого, и это правильно, что он попросил меня это переделать. Когда я читаю рассказы в театре, если не показываю это жене, у меня нет этого инструмента коррекции, и, возможно, мои рассказы были бы в разы лучше, если бы этот инструмент был, который заставлял меня [доработать]. Так что во всем есть баланс.
Социальные сети нивелировали очень важные аспекты, физические данные: красивый или некрасивый, ходишь ты или не ходишь [в какие-то места], живешь ты в Москве или в маленьком городе. Соцсеть дает право доступа ко всем и право общения со всеми, потому что долгое время мир принадлежал красивым, и это был важный фактор успеха. Сегодня ты не понимаешь, кто там вообще, не то что, какое лицо у человека, но мужчина или женщина.
Соцсеть дала возможность жить несколько разных жизней, если ты хочешь. Она дала анонимность, с другой стороны, анонимность высказываний дала некий срез общественно-политической жизни. «У нас в России диктатура», — пишет человек в соцсетях. Пока можно писать, что диктатура, и к тебе сразу же при этом не приезжает «воронок», значит, пока еще такой диктатуры нет, потому что при диктатуре ты не можешь написать.
Тем не менее сегодня что бы ни произошло, общество высказывается, и невозможно всем закрыть рот в соцсетях, революции в соцсетях происходят целиком, за этим следят. Это тоже свобода, с этой точки зрения соцсети — это скорее положительный шаг в развитии цивилизации, но негатива очень много. Отвечая в итоге на вопрос: лучше с соцсетями, чем без них.
Вы думаете, что раньше, если бы не было соцсетей, вы бы не стали делать то, что вы делали, этого бы не произошло?
Александр Цыпкин: Да.
Но ведь были же и до вас: и Зощенко, и Аверченко...
Александр Цыпкин: Я конкретно про себя говорю, потому что я бы вообще это не написал, я не видел бы в этом смысла для себя — это раз. Я бы не получил поддержки. Я получил поддержку, что это хорошо, через соцсети, написал первые рассказы, и мне люди стали говорить: это хорошо, это хорошо. Я не получил бы известность, которую получил в соцсетях. Издательства ко мне пришли, когда у меня уже был определенный пул людей, которые меня точно купят, а дальше меня никто не корректировал, не исправлял. Я такой человек, что, если бы я пришел со своей книгой в издательство и мне сказали переписать, я бы сказал: «Да пошли вы в жопу! Не буду я ничего переписывать. У меня и так все нормально, зачем мне это». Я бы не стал биться за это.
Мы живем в эпоху перемен, но пандемия их катализировала в огромной степени. Какие новые слова, явления, ощущения возникли за это время? Что главное изменилось?
Александр Цыпкин: Люди еще больше ушли в одиночество, все люди поняли, что можно жить вообще без людей. Дистанционно работаешь, дистанционно общаешься. Скорость, с которой мы идем в матрицу, увеличилась в десять раз. Мы поняли, что нас за день можно запереть. Мы долго переживали, как же так, кровавый режим закроет границы, что же случится?! Весь мир закрыл границы за день, и все, а потом закрыл тебя дома, и ты вообще выйти не можешь. Причем у нас еще было можно со свойственным российским разгильдяйством, а в Европе у моих друзей собака гуляла с балкона на веревочке, потому что вообще выходить нельзя. То есть заперли в концлагере за полчаса, и никто не вякнул. Это следующее изменение.
По крайней мере, все видели в этом гуманную цель, как минимум, большинство видело.
Александр Цыпкин: И я видел, потому что ничего сделать не можешь, потому что я из семьи врачей, и у меня папина жена в ковидной больнице, папа занимается ковидом в Институте гриппа, я тоже понимал, что другого выхода не было. Но факт остается фактом, то, что мы вообще близко не могли предположить. Мы в этом выжили, то есть мы заперлись дома с этим экраном.
Об этом я говорил еще лет пять назад, потому что матрица — это единственный способ удержать столько людей на Земле без чисток, слишком много народу. Если каждому человеку дать хотя бы половину уровня жизни, к которому мы привыкли, — машины, транспорт, планета не выдержит, она не рассчитана на такое количество товарищей, которые ездят на бензиновых двигателях, на восемь млрд. Ковид нас к этому постепенно привел.
Мы сидим дома, чем мы отличаемся от людей в «Матрице»? В момент, когда была пандемия, мы сидели дома, вся жизнь была в экране: работа, развлечение, отношения людей, секс, а еда в холодильнике. Просто у Нео еда закачивалась через трубки, а мы сами ходили к холодильнику, больше мы ничем не отличались.
Смерть стала рандомной. Независимо от того, богатый ты, бедный, раз, и тебя нет. Никаких гарантий. Когда у человека онкология, а я работаю в онкологическом фонде, то в ряде случаев есть иллюзия, что деньги спасут. В ряде случаев они спасают. В некоторых случаях это прямая зависимость: есть деньги — выживешь, нет денег — не выживешь.
Ковид всех уравнял. Богатый, бедный, с сильным иммунитетом, со слабым иммунитетом, с генетикой, не с генетикой — рулетка, особенно в первую волну. Заболел, кто-то умер, кто-то нет. Это полностью уравняло людей, при этом у них появился дикий страх, отсюда расцвет эзотерики. Эзотерика — это некое спасение от страшного будущего, пытаешься защититься магическими способами, узнать будущее и так далее. Нет никакой связи между заслугами, деньгами, деньгами — вот что важно.
И нет правильного поведения, которое спасет.
Александр Цыпкин: Ну да, наверное, когда ты живешь в Москве и попадаешь в правильную больницу, тут уже начинают иметь значение денежные вопросы, но на первом этапе, когда не знали, как лечить, люди просто пачками умирали.
Эпидемии исторически всегда уносили больше, чем войны.
Александр Цыпкин: Все равно мы как-то закрылись. Трагедию человека, у которого на войне погиб близкий человек или умер в больнице, мне сложно сравнить, но думаю, что и там, и там это очень больно, и там, и там воспринимается как несправедливая трагедия. Любая война кажется несправедливой, а здесь тем более, поэтому, конечно, это очень сильно изменило нас, мы пока еще даже не поняли насколько.
Что из этих новых тем уже есть у вас? Как читатель я вас знаю как еще из мирной жизни, и все было хорошо. Так или иначе получался хэппи-энд.
Александр Цыпкин: За эту тему нужно либо браться серьезно, либо не браться вообще. Я не могу себе позволить в проброс браться за тему, имея всю семью врачей, зная, через что они проходили, какая это была колоссальная нагрузка, они теряли своих друзей в больницах, по полгода иногда были в больницах, у них были пролежни от масок. На эту тему шутить некорректно, а не копать ее странно, поэтому я решил ее пока не трогать. Трону или нет, не знаю. На тему взаимоотношений в социальных сетях есть, даже в этой книге у меня есть чат двух друзей, которые никогда друг друга не видели, но это маленький туда заход.
В заключение какие-то самые важные для вас планы на сейчас, самые любимые, о чем вы хотите сказать той публике, которая вас любит?
Александр Цыпкин: Я очень жду премьеры «Интуиции» в «Современнике», потому что для меня «Интуиция» — это прежде всего огромный соцопрос. Вы не дочитали, а там есть голосование. Для меня «Интуиция» — это соцопрос: кому сочувствует российский человек. Потому что там есть 13 героев, которые попали на тот свет, у каждого своя боль, что он не сделал в последний день жизни. 13 разных историй, и два ангела отправляют одного человека назад. Зрители в театре голосуют за кого, можно выбрать одного. Когда ты должен выбрать одного из 13, выбираешь того, чья боль созвучна твоей боли.
Спектакль в Барнауле идет уже полгода, потом все читатели голосуют. На tsypkin.com можно зайти и посмотреть, я их называю «самые честные выборы в стране». Плюс мы с Константином Хабенским регулярно читаем. Теперь этот спектакль в Москве, мне очень интересно, какие будут результаты голосования в «Современнике», потому что интересно знать, кому мы сочувствуем, чья судьба вызывает наибольший отклик, это как поход к психотерапевту, поэтому я его жду. 1 и 2 марта премьеры, худрук проекта — Константин Хабенский, режиссер — Данила Чащин.
Совершенно другой спектакль по сути, но не менее для меня интересный и важный — это «(Не)идеальный Че» в театре имени Ермоловой. Талгат Баталов, 2037 год, московский нравственный суд... Дальше не буду ничего говорить, но лишь скажу о том, что это сатирическая антиутопия. Это две вещи, которых я очень жду. Жду третий сезон «Беспринципных», не знаю, когда его выпустят, мы его сняли. Еще у меня несколько сериальных проектов, которые прямо сейчас пишутся, я надеюсь, из них получится что-то толковое.

Рекомендуем:

Фотоистории

Рекомендуем:

Фотоистории
BFM.ru на вашем мобильном
Посмотреть инструкцию