Россия: непредсказуемое будущее в свете непредсказуемого прошлого

Две башни Кремля по-разному интерпретируют историю, не говоря уже о планах на будущее

Британская газета The Financial Times попыталась суммировать дискуссию вокруг 20-летия ГКЧП, которая велась на протяжении последних недель в России и за рубежом. Наиболее интересная часть статьи бывшего шефа бюро FT в Москве Джона Торнхилла касается пересмотра на Западе представлений о том, какие последствия имело крушение Советского Союза. Общий вывод, который делает автор, звучит как призыв к западным политологам и журналистам: «Наши постоянные неудачи в предсказании событий в России должны были бы научить нас большей скромности, когда речь заходит о будущем этой страны. Крайне рискованно утверждать, что будущее России — это простое экстраполирование ее настоящего».

Автор начинает с констатации российской привычки пересматривать историю, когда вчерашние герои объявляются злодеями и наоборот, что делает подчас невозможным — тут он пользуется известным образом Пастернака — отличить пораженье от победы. 20-летний юбилей ГКЧП — типичный пример такой ситуации.

Для Бориса Ельцина развал СССР, последовавший за провалом путча, был освобождением народов России и других бывших союзных республик, пишет Торнхилл. Но его наследник Владимир Путин, сформировавший свои представления о мире в КГБ, смотрит на эти события совсем иначе, для него это «величайшая геополитическая катастрофа 20 века».

Нынешний президент Дмитрий Медведев иначе оценивает те же события. В июне в интервью The Financial Times он отверг путинскую интерпретацию развала СССР и выразил мнение, что Октябрьская революция и последовавшая Гражданская война были гораздо худшими катастрофами для России. Более того, 45-летний Медведев назвал собственное поколение «самым счастливым» в истории страны. По его словам, люди его поколения успели испытать трудности советской эпохи, но оказались достаточно молодыми, чтобы воспользоваться плодами посткоммунистической эры.

Ловушка простых интерпретаций

Запад воспринял развал СССР гораздо более одномерно. Для большинства разрушение «империи зла» стало однозначно позитивным событием, снизившим риск ядерной войны и давшим надежды на мирное будущее, пишет журналист FT. Но падение главного идеологического противника США, подобно землетрясению, вызвало дополнительные толчки. Как следствие этих событий «на Западе возобладали триумфалистские настроения о «конце истории» с их представлением о том, что свободные рынки и либеральная демократия якобы являются конечным пунктом эволюции человечества; подобные идеологические дебри, в свою очередь, породили рыночный фундаментализм, расплата за который наступила в виде кризиса 2008 года».

Западные историки между тем начали пересматривать свои представления о событиях 1991 года. Наиболее интересным, возможно, является тезис Стивена Коткина, который в своей книге «Армагеддон, которого не случилось» (Armageddon Averted) утверждает: развал СССР не завершился в 1991 году, а продлился на целое десятилетие, отравляя и дискредитируя реформы.

Некоторые советские институты пережили СССР, подрывая попытки Ельцина создать нечто похожее на свободный рынок. Обширный военно-промышленный комплекс, который создавался при полнейшем пренебрежении к какой-либо экономической логике, также оказался непосильной ношей для нового государства.

С учетом этого тяжелейшего наследия, аргументирует профессор Коткин, поражает то, что результат реформ не оказался гораздо хуже. Россия действительно избежала Армагеддона. Что не менее поразительно, это полнейшая неспособность аналитиков предсказать подобные тектонические события, тем более что задним числом они представляются такими очевидными и логичными.

Джон Торнхилл вспоминает, как он, в бытность аспирантом, писавшим диссертацию по советской политике, участвовал в конференции советологов в Лондоне в 1986 году, на которой собрались виднейшие эксперты. Один из участников задал вопрос: можно ли предположить, что на нашем веку мы станем свидетелями падения СССР? Этот вопрос был встречен бурей возмущения. КПСС казалась всемогущей, а тиски КГБ — слишком жесткими, чтобы представить себе нечто подобное.

По прошествии девяти лет ветеран американской дипломатии Джордж Кеннан, который работал в Москве еще в годы Второй мировой войны, напишет: «Мне трудно представить себе более странное и поразительное событие, — а также, на первый взгляд, более необъяснимое, — чем внезапное и полное разложение и исчезновение с мировой сцены великой державы, которая была нам известна вначале как Российская империя, а затем Советский Союз».

Вот к чему Джон Торнхилл относит свой призыв к скромности в предсказаниях, приведенный выше. Этот призыв, как представляется, должен быть адресован не только иностранным интерпретаторам российской действительности, но и отечественным. Структуры, которые сегодня кажутся монолитными, могут оказаться совершенно иными в ближайшем будущем, а самое это будущее может ничем не напоминать российское настоящее.

Торнхилл заканчивает свою статью напоминанием о том, что в начале девяностых годов в России было принято вспоминать библейскую историю о Моисее, 40 лет водившем евреев по пустыне. После 1991 года прошло лишь двадцать лет. «Кто знает, что готовят России последующие два десятилетия, — пишет британский журналист. — Не только прошлое непредсказуемо».